Темна египетская ночь - Дия Гарина

Из-за наших спин показался Али Хагам. Он степенно прошел немного вперед и радушно поздоровался с первым из вновь прибывших – средних лет мужчиной в черной рубахе и белом тюрбане. Тот так же вежливо ответил на приветствие и, скользнув внимательным взглядом по Саиде, уставился на меня. Опомнившийся староста сквозь зубы зашипел на дочь и она, спотыкаясь на каждом шагу, потащила меня обратно в дом.

На утро от гостей не осталось и следа. С ними уехал Хасан, несмотря на отцовское недовольство – старый Али Хагам ходил чернее тучи, если это вообще возможно для нубийца – быть чернее. А вскоре выяснилось, что послезавтра уедет и Саида. На три дня. В оазис Харга. Повидаться с родителями мужа и показать им подросшего внука. Все это она поведала мне с помощью жестов и нескольких исковерканных до неузнаваемости английских слов во время наших прогулок по ближайшим окрестностям. При этом я удобно висел у нее на плече и вздрагивал каждый раз, когда неосторожное движение тревожило висящую на перевязи руку. Но ноги уже переставлял самостоятельно. Все-таки хороший табиб эта Шахр Бану. Всего-то восемь дней прошло, а я прекрасно себя чувствую.

Но на следующий день мое бодрое настроение улетучилось, как дым пионерского костра. Провожая взглядом медленно удаляющегося верблюда, на котором восседала Саида с сыном, я на все корки ругал себя. А виной всему мое отзывчивое сердце и широкая славянская душа…Это надо же! Вместо того, чтобы думать о жене, которая неизвестно где, неизвестно с кем и неизвестно чем занимается, я уже на свою почти тюремщицу засмотрелся! Да так, что в глазах темно стало. А когда темнота рассеялась, я понял, что означал этот неизвестно откуда взявшийся в пустыне ледяной ветер, продувающий меня насквозь. С ними что-то случится. И я не сумею этому помешать, потому что сонный верблюд все-таки перевалил за бархан, оставляя меня наедине с предчувствием и Али Хагамом, тоже вышедшим проводить дочь.

Три дня тянулись как заштатный поезд, стопоривший на каждом полустанке. Я слонялся по деревне, свято веря в то, что движение отгоняет болезнь, и постепенно сатанел от ожидания. Мне даже не удалось проверить свою теорию относительно нашего с ветром консенсуса. Не то, что бы я не мог должным образом сконцентрироваться. Я просто не пытался. Потому что едва мои мысли направлялись в это русло, как ледяной комок страха подкатывал к горлу. Вопреки собственной же теории я панически боялся убедиться в том, что все произошедшее лишь череда случайностей, совпадений и предсмертного бреда. Из чего последует, что я на пять месяцев заперт в забытой богом деревне, от которой до небольшого оазиса день пути на верблюде. Между прочим, верблюд при желании бегает очень быстро.

И все-таки они прошли, эти безумно длинные три дня. А на утро четвертого я проснулся с дикой головной болью, которая живо напомнила мне, что сотрясение мозга это не круассан с шоколадом. Я даже перестал ждать Саиду и, скрючившись, лежал в «своей» комнате, пытаясь отвлечься с помощью решения в уме тройных интегралов. От боли это не избавило, но через какое-то время я забылся тяжелым сном, в котором голова все равно продолжала болеть. Проснуться мне довелось от громких завываний и дождя из песка, который влетал вместе с ветром в незастекленные окна. А еще от бормотания старосты, отчетливо доносившегося из его комнаты, несмотря на творившееся вокруг безобразие. Я осторожно подошел к занавеске, отделяющей комнатушку Али Хагама от «гостиной», заглянул… Старик молился. Истово и упорно. И мне не понадобилось много времени, чтобы понять, о чем он просил Аллаха. Песчаная буря окружила деревню непроницаемой стеной, и, значит, возвращающаяся домой Саида попала в плен к песку и ветру. Если она решит переждать, то есть небольшой шанс, что ничего страшного не случится. Если же попытается добраться до деревни, то запросто может проехать в десяти метрах от своего дома и не заметить его. А потом будут бесплодные блуждания по пустыне и два неподвижных тела – большое и маленькое, засыпаемые равнодушным песком.

Когда-то у меня был друг-геолог. При возвращении из маршрута в базовый лагерь, его застигла метель. На Курилах такое случается даже в мае. Он был рядом с палаткой, но так и не разглядел ее в обезумевшей снежной круговерти. И прополз мимо. Его нашли только утром довольно далеко от лагеря. Он умер от переохлаждения на пути в больницу.

Выплыв из омута воспоминаний я вернулся к себе в комнату, сел на лежанку и закрыл глаза. Если в моих силах дать Саиде несколько дополнительных шансов, я должен, хотя бы, попытаться это сделать. А для этого мне понадобится…

Сиреневая мгла расплескивается вокруг, постепенно заполняя мое тело текучим туманом. Я полон им от ступней до макушки, словно чаша холодной родниковой водой. Но откуда-то издалека приходит легкое дуновение, вынуждая мглу чуть-чуть потесниться. Потом еще чуть-чуть… А потом сильный порыв ветра избавляет меня от туманной пелены, наполняя легкостью и пьянящим весельем. Ветер внутри меня набирает силу и сметает прочь едва заметные контуры моего тела. Я становлюсь ветром, а ветер мной. И никакой самум не в силах мне повредить. Потому что это я бьюсь вместе с ним в припадке ненависти ко всему живому. Это я вздымаю тучи песка и обрушиваю их на замершую в страхе деревню. Это я в который раз доказываю всем, кто есть истинный хозяин пустыни. И, значит, бояться нечего.

Я поднялся с лежанки и двинулся к двери. Нет, не так. МЫ двинулись к двери. Я-ветер и ветер-я. Это было безумием, но я не протестовал. Сумасшедший или нет, но я не отступлюсь. Деревянная дверь протестующе скрипнула, и раскаленный песок рванулся мне в лицо, чтобы в следующее мгновенье бессильно рассыпаться у ног. Встречный порыв ветра с легкостью откинул его прочь, пробивая мне дорогу в буйстве воздушной стихии. Самум бесновался, но не мог даже коснуться меня своими жаркими сухими лапами. Привычное ощущение ветра, холодящего левый висок, указало направление. И я-ветер, подгоняемый ветром-мной, побрел в раскаленную печь пустыни, где Саида с сыном до последнего надеются на спасение. А я, между прочим, еще ни чьих надежд не обманывал.

И теперь не обману.

Не знаю, сколько я шел. Думаю, несколько часов – не меньше. И хоть завывающий на все лады самум удивленно замирал в трех сантиметрах от моего тела, но я все равно продвигался с большим трудом. Ноги вязли в песке, не желавшем выпускать свою добычу. Я словно брел в тягучем горячем клейстере, и каждый шаг у него приходилось отвоевывать.

Попутно всплыла еще одна странность. Скатываясь кубарем вниз с очередного бархана, я вдруг понял, что не чувствую боли. Совсем. А ведь после таких падений, мне полагалось не просто шипеть – орать и материться. Но я не стал особо задумываться над причиной – меня вполне устраивал результат. Подумаешь, еще один плюс моего нестандартного состояния. Ведь я – ветер. Разве ветру бывает больно?

Одолев очередной бархан, я на секунду замер в нерешительности. Ветер прекратился. Вернее тот ветер, что скакал вокруг шайтаном и швырялся песком, так и продолжал излюбленное занятие. Неожиданно утих мой ветреный проводник, и я перестал чувствовать на спине его дружеские похлопывания. Он все также ревностно пресекал попытки песчаной бури взять меня в оборот, зато перестал указывать направление. А это означало только одно…