Цветок яблони - Алексей Юрьевич Пехов

— Сиор, вы отлично постарались.

Он повел плечами в жесте, который она не нашла труда расшифровать:

— Полагаю, мы все живы лишь потому, что вы взялись за меч. Это было… впечатляюще.

Она запомнила лишь свинцовую ночь, оранжевые мазки факелов у глаз, темные фигуры. Фигуры дрались между собой. Хрипели. Рычали. Били мечами и топорами. То и дело выплескивая кровь друг у друга.

И среди этой рубиновой горячей ярости скользили три тени. Они не лезли в бой, смотрели из последнего ряда, наслаждаясь зрелищем, упиваясь болью, гневом и смертью.

О. Смерть их влекла.

Но Шерон понимала ее законы куда лучше. Смерть больше не могла ее одурманить. Браслет и меч словно бы оказались связаны через нее.

Девушка стала почти что функцией. Придатком. Ведомой.

Она не сопротивлялась, понимая, что не Мильвио — и ей не хватает ни знаний, ни опыта, ни сил, чтобы управлять легендарным клинком самостоятельно. Фэнико вел ее за собой. И указывающая старалась не отставать.

Это было… впечатляюще, как уже сказал лейтенант.

Наверное. Со стороны.

Когда она тараном врезалась в мэлгов — от узкого клинка поднимался белый дым, и само лезвие тоже стало ярко-белым, болезненным, словно прямой солнечный свет, бьющий в глаза человеку с больной головой.

Первый воин шауттов умер, даже не поняв, что произошло. Шерон прошла через десяток ближайших противников, как плуг по благодатной почве.

Кровь взлетела в воздух, и указывающая шагала сквозь этот кровавый дождь. Самые расторопные швырнули в нее копья и топоры, но не смогли задеть. Фэнико с молчаливым остервенением резал, рубил, колол, отсекал конечности и головы, выпускал кишки, добивал. Уничтожал тех, кто вставал у нее на пути, и преследовал тех, кто бросал оружие и убегал.

Кто-то, как видно узнав ее, а может, вспомнив Аркус, крикнул:

— Белый огонь! Белый огонь!

Пламя, действительно, меняло цвет, и теперь все факелы, все пожары перестали быть синими пятнами, став белым заревом, взлетели к звездам, но, по счастью, не имели той несжигаемой ярости, как в городе Шестерых.

И людоеды на улице дрогнули, сдали назад. А люди, воодушевленные ее атакой, устремились следом за тзамас.

Бой переместился в соседние проулки, а после жестокая рубка началась вдоль низкой каменной стены. Шаутты не стали терпеть такое. Один — кнутом из тьмы — пытался останавливать бегущих в поля мэлгов, двое других ринулись к Шерон.

Она слышала, как смеется Фэнико. Счастливым смехом мальчишки, который отправился в долгожданное невероятное приключение.

Меч в ее руках снова развернулся веером. Огромным, точно стальной зонт, укрыл Шерон от двух громоглаcных молний, на долгий миг озаривших все окрестности до горизонта. Она пронзила ближайшего шаутта в низком выпаде, перепрыгнула через лужу кипящей ртути, но второй, как и тот, что был с кнутом, увидев смерть товарища, оставил бой, утек тенями во мрак, а вместе с ними сбежали и мэлги.

— Хорошо, Маленькая смерть, — сказал Фэнико. Клинок едва не мурлыкал от удовольствия. — Хорошо. Он не зря тебя выбрал.

Мечу было лучше знать, что сделала тзамас, но, по ее мнению, она не сделала ничего. Весь бой — его работа.

Указывающая моргнула, избавляясь от воспоминаний, и спросила с затаенным страхом:

— Скольких мы потеряли?

Сиор де Ремиджио тут же стал мрачнее, чем был всего лишь секунду назад, и его зеленые глаза, как это бывало у треттинцев, сразу потеряли весь яркий цвет.

— Шестнадцать человек, госпожа.

Шерон их не знала. Нельзя узнать почти сотню воинов за неполные сутки. Но ей было жаль каждого. Они направились с ней и защищали ее.

— И больше тридцати местных, — продолжил командир гвардейцев. — Прежде, чем вы пришли, мэлги прорвали оборону у колодца.

Она устало кивнула.

— Я посмотрю раненых через десять минут.

Она не спрашивала, есть ли среди них тяжелые и покалеченные. Знала, что есть. Чувствовала их боль. Но также знала, что ни один не стремится на ту сторону прямо сейчас, и им придется потерпеть. Ей следовало набраться обычных человеческих сил, чтобы заставить себя встать с земли.

Фэнико, в бою легкий, точно перышко, теперь казался неподъемным. Все мышцы ныли, горели, буквально молили об отдыхе. Эта схватка далась ее телу непросто, клинок Мильвио, сражаясь, буквально выпил ее последние запасы бодрости.

— Не думаю, что мэлги вернутся, сиор. По крайней мере, этот отряд. По крайней мере, сюда. Но они остаются серьезной угрозой по всей длине границы с Мертвыми землями. Его светлость следует предупредить как можно скорее.

— Все верно, госпожа. Полагаю, мои люди уже достигли замка барона. Он отправит вестовых дальше, к владетелю. Я предлагаю двинуться в путь, как только вы будете готовы. Возьму всех, кто сможет удержаться в седлах.

— Деревню все же стоит оставить. На тот случай, если я ошиблась.

— Я скажу старосте. Отправятся к замку, там их защитят, пока владетель не пришлет отряды, чтобы выжечь заразу. Госпожа… — он заколебался. — Позволено ли мне спросить?

Она не хотела отвечать ни на какие вопросы. Она хотела побыть хоть немного в тишине. А еще лучше упасть и уснуть. Но, конечно же, кивнула.

— Женщина с вами… — он не счел нужным запоминать имя той, кого считал служанкой.

— Сиора Лавиани.

— Да. Сиора Лавиани. Она тоже некромант? Мои бойцы говорят, у нее получилось убить шаутта голыми руками.

— Это правда. Получилось. Как я уже говорила, моя спутница — охотница на мэлгов.

— Я таувин, — Лавиани села рядом с Шерон, подняла с земли Фэнико и стала протирать его от подсыхающей крови. — Простая, добродетельная, скромная таувин.

Треттинец чуть ошалело уставился на сойку, затем перевел взгляд на Шерон.

— Темные времена пришли, сиор, — голос указывающей звучал негромко. — В такие дни кого только не встретишь.

Когда они остались вдвоем, Лавиани, глядя в спину лейтенанта гвардейцев, буркнула:

— Это стоило сказать, хотя бы чтоб поглазеть, как вытянулась его благородная рожа.

— Удивлена, что ты стала говорить хоть что-то.

— Рыба полосатая, я сама не рада, но что прикажешь делать? Видели меня многие. Промолчать — эта история обрастет слухами, и прежде, чем мы прибудем к ублюдку Анселмо, меня сочтут или новой Рукавичкой, или вообще одной из Шестерых. Довольно обременительная слава для такой, как я. Куда более обременительная, чем быть ложным таувином.

— Герцог захочет тебя видеть. И использовать.

— Он меня уже лицезрел. Одним разом больше. Я перетерплю, — сойка заметила, как глаза у Шерон прищурились, и ухмыльнулась, очень довольная собой. — Ничего от тебя не скроешь, девочка.

— Ты хочешь, чтобы он тебя на этот раз хорошенько запомнил. Мильвио рассказал мне о вашем договоре.

— Я