В ад с "Великой Германией" - Ганс Гейнц Рефельд

III. Военные действия в Литве

Несколькими неделями позже мы были в Литве и вскоре должны были отправиться в Курляндию. Во время одной атаки, кроме всего прочего, я выполнил все указания, которые дал мне командир роты. При первых же минутах наступления я со своим связным залег за одним из домов, чтобы накопить силы перед штурмом. Тут неожиданно появился обер-лейтенант, остановился передо мной, убедился, что все в порядке, и посмотрел на мои часы. «Через две минуты начнется атака, господин обер-лейтенант», — сказал я. После этого взял свой пистолет-пулемет и, как только начала стрелять артиллерия, побежал со своим связным на пашню, где укрылся между колосьями зерна, которые стояли там рядами. Как только мы залегли в этом укрытии среди колосьев, я осмотрелся. «А где, собственно, остался наш обер-лейтенант? Скорее всего, он задержался у командира батальона», — подумал я. Мы встали и побежали дальше, туда, где проходила линия обороны русских. Приблизительно за 250–300 м мы бросились за сноп пшеницы и снова отдохнули. В нашем направлении начал стрелять русский крупнокалиберный пулемет. В это время появился обер-лейтенант. К счастью, он избежал ранения, хотя пули свистели около него. Пыхтя, он бросился между нами и приказал: «Окапывайтесь немедленно!» Я думал, что ослышался. Здесь невозможно окапываться! Мы ведь атакуем! И должны броситься в окопы врага вслед за первой линией пехоты. Правда, проклятый пулемет прямо перед нашим носом выпустил обойму патронов, зарывшихся в землю. Обер-лейтенант начал немедленно копать для себя окоп. Мы даже дали ему большую лопату, а затем короткими перебежками помчались вперед, уверенные, что уйдем от непосредственного обстрела. Несколько пехотинцев уже вышли из укрытий, чтобы добежать около 400–450 м до находящейся впереди большой усадьбы. Но иван уже спохватился! Он начал стрелять из нескольких пулеметов и тяжелого гранатомета. Правда, артиллерия еще не вступила в бой! Внезапно один из 12-см фугасов взорвался в нашей низине. Теперь следовало бежать прочь отсюда! Я обернулся назад, чтобы увидеть, что стало с нашим «героем», и увидел его одинокого, зарывшегося в солому в низине. Но он не успел еще вырыть окоп, как противник опять пустил на это место несколько 12-см фугасов. Мы мчались вовсю, уклоняясь от осколков, стремясь как можно скорее добежать до усадьбы. Наш же «герой» получал свою долю там, в низине! Расстояние до усадьбы было еще порядочное. Теперь пули свистели уже вокруг нас и рикошетировали по всей местности, где только им попадалось препятствие. Наконец, пыхтя и хватая воздух, мы достигли усадьбы и быстро бросились в первое попавшееся укрытие. Там полежали почти 10 минут и немного отдохнули. Потом мы услышали выстрелы реактивного миномета «катюша». Однако осколки ложились слишком далеко, образовывая за усадьбой большое черное пыльное облако, которое было у нас на виду. Я стоял, прислонившись к углу стены, и думал: «Где же все-таки наш командир роты?» Снова начала стрелять «катюша» почти в то же самое место. Когда дым и пыль медленно рассеялись, я увидел какую-то фигуру, которая, словно укушенная тарантулом, бежала к нашей усадьбе, спасая свою жизнь. Я узнал нашего обер-лейтенанта. Я крикнул ему: «Сюда, господин обер-лейтенант! Мы здесь!» Однако тот, казалось, не слышал ничего и мчался мимо нас напрямик к большому стогу сена, который лежал между домами. Затем он стал закапываться на три-четыре метра в солому и совершенно неподвижно залег там. Время от времени он издавал невнятные звуки: «О, о, ах, ах-хи-хи». Несколько находящихся рядом вояк с удивлением приподнимали голову. Я обратил внимание, что они отпустили ряд ядовитых фраз в адрес обер-лейтенанта. Я услышал слово «трус» и замечание: «Однако раньше он был большим любителем делать нам пространные выговоры». Я оставил одного солдата перед окопом командира роты, а сам занялся своими солдатами, которые тащили минометную плиту, двуногий лафет и ящик с боеприпасами. Потом нашел для себя наблюдательный пункт и оборудовал шесть огневых позиций. Примерно через три четверти часа к вечеру прибыл связной: «Всех командиров рот 2-го батальона — на командный пункт». Он находился приблизительно от 350 до 400 м справа перед нами. Я сообщил приказ нашему «герою», который все еще сидел в своем окопе. На позиции все минометчики только ухмылялись. Но «герой» ничего не слышал и не желал выходить из окопа. Я несколько раз повторил ему приказ, но он только шипел что-то вроде «О, о — хи-хи». На мой громкий вопрос, не ранен ли он, никакого ответа. Тогда я сам с обер-фельдфебелем Гроссе (командиром легких орудий пехоты) отправился к командному пункту батальона. Там нам должны были изложить дальнейший план атаки. Видимо, далее следовало наступать на Курсенау. Когда мы представились капитану Шмельтеру, тот сразу спросил: «Что с вашим обер-лейтенантом? Не ранен ли он? Почему не пришел с вами?» Командиры остальных рот уже собрались вместе со своими связными. Я пытался возможно осторожнее описать, в каком сейчас состоянии находится наш командир роты. «Он дважды попал под огонь „катюш“, господин капитан, и нервы его, конечно, подвели». Другие командиры рот и капитан Шмельтер посмотрели многозначительно. Затем капитан обратился ко мне: «Вы и обер-фельдфебель Гроссе останьтесь и затем сообщите господину обер-лейтенанту, что здесь обсуждалось. Как только он будет снова на ногах, пускай представится мне». — «О-хо, — подумал я, — однако ты опозорился перед капитаном. Вместо того чтобы копать окоп, подумал бы, как не опозорить нас, „старых зайцев“, перед батальонным». Конечно, у каждого солдата могут однажды сдать нервы в опасных для жизни ситуациях. Однако мне написали потом, как вел себя в дальнейшем этот обер-лейтенант. Он, как только получил небольшую рану в плечо, отправился в Бад Кёнигштайн, затем в Таунас и написал нашему фельдфебелю Оскару Геллерту письмо. Я приготовил для него некую бандероль (о которой уже писал ранее), направил по присланному адресу и приписал несколько строк.

IV. Румыния, июль — август 1944 г.

Это было за несколько минут до нашей атаки на лесной территории. Мои минометчики заняли огневую позицию с моим связным. Я находился впереди, у командира батальона капитана графа фон Наухауза. Пока было еще спокойно. Иван, пожалуй, еще ничего не заметил. Я был в полевом головном уборе, а каску повесил на кобуру, так как в этом случае ветер не мешал мне слушать. Ремни на подбородке и шлеме, а также опущенные уши при сильном свисте ветра очень мешали вслушиваться в происходящее. А на войне смотреть и слушать — это самое важное и необходимое. Впрочем, стальная каска, конечно, нужна, вероятнее всего, даже жизненно важна. Я как раз искал хорошую позицию для моего наблюдательного пункта, когда «высокий господин» увидел меня. И притом во вражеском окружении без каски! Имелся специальный приказ, запрещавший находиться в бою без каски. Солдаты носили ее в большинстве случаев на голове, разве что несколько более молодых, более элегантных лейтенантов заменяли шапкой с козырьком впереди. Вследствие этого случались неоправданные ранения и были даже смертельные случаи. Приказ вполне своевременный. Граф обругал меня, да так громко, что русские должны были услышать. «Унтер-офицер, подойдите сюда! Каково ваше звание и к какому подразделению вы принадлежите? Вы должны быть образцом для своих солдат, а сами бегаете без каски. Все же приказ был издан не без причины! Сегодня вечером извольте представиться мне!» — «Слушаюсь, господин капитан, я представлюсь вам сегодня вечером!» Однако затем я очень быстро надел каску, так как наши крики определенно услышали русские. И действительно, сразу же раздались выстрелы, осколки затрещали вокруг нас. Секунда, и мы оба лежали в каком-то окопе «мордой в грязь». Ко мне подбежал мой связной и сказал: «Господин унтер-офицер, граф просил передать вам, что он все-таки правильно поступил, заставив вас надеть каску!» Неожиданно мы услышали крики: «Санитара! Сюда! Капитан ранен!» Мой связной посмотрел на меня и сказал: «Кто это так кричит? Иван, наверное, уже услышал. Что он теперь предпримет?» Мы быстро побежали посмотреть, что там случилось. Я услышал «признания» обер-лейтенанта: «У господина командира батальона явное истощение нервной системы. Сейчас его посадят в мотоциклетную коляску и привезут в батальон». Я набрался мужества, подошел к обер-лейтенанту и спросил его: «Господин обер-лейтенант, капитан приказал мне явиться к нему вечером и дать объяснение по поводу того, что увидел меня без каски. Где же теперь мне представляться?» Он ответил: «Унтер-офицер, что за глупый вопрос? Продолжите исполнять свои обязанности!» Ну, я и пошел по своим делам.