Герой поневоле - Элизабет Зухер Мун

— А разве раньше не общалась?

— Нет. Все так запутано… По словам бабушки, она рассчитывала на их помощь, когда ей угрожал Лепеску, а они ей не помогли, после этого она подала в отставку. И тогда бабушка приказала всем оставить ее в покое.

— А я думала, она таким образом просто скрылась ото всех.

— И это, конечно, тоже, но не знаю точно. Бабушка говорит, что меня это не касается, чтобы я не совал нос не в свое дело и держал язык за зубами.

Такое Эсмей легко могла себе представить. Странно, что он нарушил запрет. У нее тоже есть свои собственные запреты, и она их нарушать не собирается, даже ради друга.

— Конечно, я видела ее после Ксавье, но только мельком, — сказала Эсмей. Перед началом следствия, когда она еще была уверена, что ее выгонят из Флота, она всегда находила поддержку, представляя темные глаза капитана Серрано. Она готова была на все, что угодно, чтобы хоть еще раз заслужить подобный взгляд. — Они говорили мне, что по особым соображениям нам не разрешают встречаться. — И она постаралась перевести разговор на менее опасную тему.

Спустя несколько дней Барин спросил ее про Аль-типлано, и она принялась рассказывать ему о бескрайних степях, поросших травой, о горных вершинах, о родовой эстансии, о старинном каменном городе, даже о витражном окне, которое так любила девочкой.

— Кто представляет вас в Совете? — спросил Барин.

— Никто. У нас нет прямого представителя.

— Почему?

— Основатель умер. И вся Династия, которой мы служили. Считается, что с Династией погибла большая часть местной милиции. Кое-кто говорит подругому: у Альтиплано нет прямого представителя, потому что тогда на самом деле был мятеж и теперь Династии наказывают нашу планету.

— А что говорит твоя бабушка?

— Моя бабушка) — Почему он считает, что бабушкино мнение должно иметь значение… ах, ну да, ведь его бабушка не кто иной, как адмирал Серрано. — Папаша Стефан говорит, что это наглая ложь, что у Альтиплано обязательно должен быть свой представитель, а может, даже и четыре. — Она заметила его удивленный взгляд и объяснила: — На Альтиплано все не так, как во Флоте… даже если дело касается военных. У мужчин и женщин разные функции. Большинство военных и старших командиров мужчины. Женщины управляют хозяйством на эстансиях и большинством государственных учреждений, которые напрямую не связаны с военным ведомством.

— Странно, — заметил Барин. — А почему так? Ей не хотелось об этом думать, а тем более говорить.

— Все это тянется из глубины веков, — сказала она, давая понять, что разговор на эту тему окончен. — И вообще, это же Альтиплано.

— И поэтому ты уехала? Ты говорила, что твой отец командующий сектором? А ты не могла пойти на военную службу?

Она покрылась испариной.

— Не совсем так. Послушай, мне не хочется об этом говорить.

Он развел руками:

— Хорошо. Я ничего не спрашивал, ты не расстраивалась, мы снова можем вернуться к моим родственникам.

Она кивнула и ткнула вилкой в кусок на тарелке, хотя ничего толком не различала. А он принялся рассказывать о своей двоюродной сестре Эссер, которая всегда причиняла ему массу хлопот во время долгих каникул дома. Эсмей не знала, правду он говорит или выдумывает, но какое это имело значение. Он ради нее старался быть вежливым, а она из-за этого чувствовала себя крайне неловко.

Этой ночью ей снова снились кошмары, как в самые плохие времена. Она проснулась в поту: ей привиделась битва на «Деспайте», а потом она снова оказалась испуганной маленькой девочкой, которая изо всех сил пыталась отбиться от напавшего на нее человека… А потом весь ужас, через который она прошла в больнице. Кошмар за кошмаром, огонь, дым, боль — и голоса, голоса, которые говорили ей, что все в порядке, а она в это время извивалась от боли. Наконец она поняла, что выспаться ей не удастся, и включила в каюте свет. Так больше продолжаться не может. Она должна положить этому конец. Ей надо каким-то образом избавиться от этого безумия.

Первой мыслью было самое очевидное — обратиться к врачам. Но она тут же отказалась от этого. В ее деле и так уже много сомнительного: следственная комиссия, военный трибунал, эта несусветная награда Альтиплано… Если еще ко всему прибавится наблюдение у психиатров, то ей никогда не добиться того, чего она хочет.

А чего она хочет? Она никогда раньше так прямо себя не спрашивала, и вот ночью попробовала понять. Она хочет… Раньше она бы сказала — безопасности. Безопасности, защиты от прошлого. Такую защиту мог предоставить ей Флот. Но тот человек мертв, ложь вышла наружу». В этом смысле ей ничто не грозит. Чего же она действительно хочет?

В голове проносились обрывочные мысли и картинки, короткие и яркие, совсем как обрывки травмированной памяти. Вот она на мостике «Деспайта» и приказывает возвращаться назад, к системе Ксавье… Вот она отдает приказ открыть огонь, и огромный вражеский крейсер взрывается прямо перед глазами. Уважение на лицах слушателей на лекции, когда даже адмиралы, даже капитан, несмотря на его отношение к ней, восхищались тем, как она все им изложила. Даже восхищение младших офицеров, хоть ей самой и претило, что ей это нравится. Новые друзья, эта дружба с Барином, еще такая неокрепшая, как молодые растеньица весной.

Она хотела этого, хотела, чтобы такие моменты повторялись, чтобы их было больше. Хотела командовать, управлять, исправлять зло. Хотела выявить те таланты, которые, как ей казалось, у нее есть. Хотела, чтобы ее ценили сверстники и товарищи, хотела дружить, хотела жить.

Критическая сторона ума едко напомнила ей, что подобных моментов вряд ли будет много, если только она будет продолжать работу в техническом отделе и все время служить на кораблях, управлять которыми будут предатели или некомпетентные капитаны. Она вовсе не блистала в технике, как некоторые другие.

Она много занималась, неплохо разбиралась в том, что от нее требовалось… Но не больше.

Ты слишком строга к себе. Недостаточно строга. Жизнь может быть куда жестче, нужно самой опережать ее. Ты не даешь себе проявиться полностью. А что, по его мнению, значит «полностью»? Что хотел сказать этим энсин Серрано? Он совсем юн, этот мальчик Серрано. Значит… он считает, что она не дает себе проявиться. Если бы он только знал. Если, если, если…

Теперь после стольких лет в технических группах она уже не может переспециализироваться. Она и не хочет учиться на капитана. Не хочет? Она терпеть не могла сражений, с самой первой минуты мятежа и до последнего удачного выстрела все это было просто отвратительно. Она постаралась подавить чувство, которое у нее сопутствовало страху, болезненное отвращение ко всей этой бессмыслице…

Кто вообще знает, что в такие минуты чувствуют люди? Вероятно, она сможет сама стать инструктором, она знала, что умеет преподнести другим даже самый сложный материал. Инструктор по истории тогда так прямо ей и сказал. Почему она отказалась от того предложения? Мысли ее метались, как рыба на крючке, она не могла уйти от болезненной реальности, на которую так глупо, так слепо попалась. И впрямь как рыба… она, которой предначертано плавать свободной. Но где?