С войной не шутят - Валерий Поволяев

В рубке тем временем послышались выстрелы. Мослаков развернулся, увидел, что Ишков стреляет из автомата в открытую дверь, а из-под «ресницы» тонкими папиросными струйками тянется дым.

Ишков стрелял, не выпуская из рук штурвала. Куда конкретно он бил, Мослакову не было видно.

Иллюминатор в двери был пробит пулями. Отстрелявшись, Ишков ударил прикладом по продырявленному стеклу, но стекло было прочное, с одного удара не поддалось. Ишков ударил еще раз, посильнее, потом еще, выколотил кусок, спихнул ударом ноги за борт.

Мюрид продолжал дергать одной ногой, вторая была парализована. Мюрид умирал.

Мослаков поморщился. Мюрид его не интересовал — интересовал Каляка-Маляка, точнее, то, что осталось от кота.

— Ах, Каляка-Маляка, — Мослаков сморщился жалобно, дернулся, словно бы прикоснулся к оголенному электрическому проводу, шмыгнул носом, — Маляка ты, Маляка…

Он неожиданно почувствовал, что перестал слышать звуки, видеть цвет — все вокруг стало черно-белым, как изображение в старом телевизоре, и солнце перестало припекать, успокоилось — оно сделалось совсем иным, чем было минуту назад, словно бы в нем что-то отказало либо вообще умерло.

— Бедный Маляка… — пробормотал Мослаков.

Ему надо было прийти в себя.

А вокруг шел настоящий бой. Сторожевик продолжал упрямо двигаться вперед, тащил за собою два нарядных катера. «Дагестанцы» хоть и не могли его догнать, но и не отставали.

На ходовую рубку нападали уже дважды, пытаясь выкурить оттуда рулевого, но Ишков умело отстреливался. Он вообще оказался крепким парнем, матрос Ишков, — в крови у него сидели солдатские гены, — проявлял храбрость и смекалку.

Кому принадлежат эти два катера, какому подонку? Неужели толстобрюхому астраханскому богатею, к которому поступил в услужение Пашка Никитин? Ах, Пашка, Пашка! Шипр! Не думал Мослаков, что судьба, эта безжалостная, страшная тетка, столкнет его с бывшим другом в одной бане, в одной жарильне.

Жарко сделалось в этой бане.

Образовался узелок. Не узелок, а узел. И разрубить этот узел надо было обязательно…

В это время Папугин получил сообщение, что в море замечена сильная стрельба.

— В каком квадрате? — спросил он.

Капитану первого ранга назвали квадрат. Папугин глянул на карту.

— Час назад там был «семьсот одиннадцатый». Не случилось ли что с ним?

— Если бы что-то случилось, он дал бы сигнал по радио, — Кочнев вопросительно приподнял и опустил одну бровь. Это движение означало у него недовольство.

— А вдруг у него радио разбито, а? Свяжитесь-ка с «семьсот одиннадцатым».

— Есть связаться с «семьсот одиннадцатым»! — Кочнев вновь приподнял и опустил одну бровь, кашлянул в кулак и вышел из кабинета комбрига.

Попытка связаться со сторожевиком Мослакова ни к чему не привела — корабль не отвечал. Вернулся Кочнев в кабинет комбрига с виноватым лицом, развел руки в стороны:

— Ничего не понимаю!

— Кто там сейчас находится ближе всех к Мослакову? — Папугин, сидевший в старом вертящемся кресле, вновь стремительно развернулся лицом к карте.

Карта висела у него за спиной.

Ближе всех к Мослакову находился сторожевой корабль «Таймыр». Чуть дальше — сторожевой корабль «Смена».

— «Таймыр» и «Смену» послать в район стрельбы, — распорядился Папугин. — Не хочу думать о худшем, но мне не нравится, когда сторожевик не отзывается на радиовызов. — Он снова развернулся лицом к карте, поиграл желваками, будто перед крупной дракой, вслепую потянулся рукой к телефонной трубке — надо было докладывать об обстановке на море в Москву.

С Пашей Никитиным Мослаков столкнулся лоб в лоб. Из катера, прилепившегося к правому борту сторожевика, на «семьсот одиннадцатый» перепрыгнуло сразу трое человек с автоматами. Старший скомандовал:

— Рубку берите, рубку! Ее надо захватить в первую очередь!

Ишков высунулся в дверь рубки, дал несколько коротких автоматных очередей, отгоняя непрошеных гостей, завалил сторожевик круто влево, словно бы хотел отодраться от настырного катера, потом резко ушел вправо, давя катер, будто куриное яйцо, затем снова завалил сторожевик влево.

Схватившись рукой за леер, Мослаков пригнулся, сменил рожок у автомата, пустой бросил под ноги, прямо на палубу, поспешил к рулевому. По пути перепрыгнул через убитого мюрида, оскользнулся на натеке крови, выругался, впрыгнул в рубку. Ишков, морщась и непривычно зло скаля крупные зубы, крутил штурвал сторожевика, закладывая глубокие виражи то в одну сторону, то в другую.

Влево — вправо, влево — вправо.

Действовал он одной рукой, вторая была прижата к плечу. Сквозь растопыренные пальцы текла кровь.

— Что, зацепило?

Вместо ответа Ишков мелко затряс головой. В глазах у него стояли слезы.

— Только что, — наконец произнес он.

— Сейчас я тебя перевяжу…

— Больно, — шмыгнув носом, детским тонким голоском пожаловался Ишков.

— Потерпи секунду, — Мослаков глянул на нос сторожевика — нос был чистым, ни одного человека, осторожно высунувшись из рубки, глянул на корму — как там? Там тоже никого не было.

Ишков заложил очередной вираж.

— Если можешь, минут пять веди корабль ровно, — попросил его Мослаков. — Пусть «быки» вылезут из укрытия.

— Больно, — вновь пожаловался Ишков, сморгнул с глаз слезы. — Одного я все-таки уложил.

— На корме кто-нибудь остался?

— Двое. — Ишков всхлипнул опять. — Я видел двоих. Один из них — наш.

— Как наш?

— Ну, наш. Офицер. Я встречал его в штабе бригады.

— Понятно, — лицо у Мослакова невольно вытянулось и потяжелело. — Понятно.

Да, теперь окончательно стало ясно, что за офицер окопался на корме среди железа. Он подвигал нижней челюстью из стороны в сторону, словно на зубы ему попало некое жесткое невкусное зерно, затем, выдернув из аптечки резиновый пакет, разодрал его зубами, с ходу прилепил к плечу рулевого.

Тот застонал, втянул сквозь сжатые губы воздух, покосился на завалившегося набок Балашова — еще немного, и тот свалится на пол рубки, — сделал болезненное движение, чтобы поддержать мичмана, но не дотянулся и спросил, морщась и трудно дыша от боли:

— Как там ребята, товарищ капитан-лейтенант?

— Хоть и мало нас, но все — калиброванные, как патроны, — Мослаков усмехнулся: слово «калиброванные» ему нравилось. Закашлялся, стер с губ слюну, посмотрел на ладонь. Слюна была красная. Кровь. — А где, говоришь, тот, который в штабе бригады ошивался?

— Офицер? На корме спрятался. Как бы он в машинное отделение не проник, товарищ капитан-лейтенант.