Повелитель вещей - Елена Семеновна Чижова

обнюхивают влажными носами. Она встает с табуретки, идет по коридору, покачивая связкой. Ключи, ударяясь друг о дружку, позвякивают. Звук тревожный. В то же время приятный, мелодичный. Прислушиваясь к этому звуку, Анна останавливается у картинки. Слева – юный Адам, первенец Бога…

Ее мальчик не знал отца. Она не рассказывала. Быть может, это ее ошибка. Однажды – сейчас уже не вспомнить когда – чуть было не рассказала. Анне кажется, будто она слышит голос сына:

– Ты не понимаешь! В интернете есть всё.

А она:

– Не выдумывай. Всего не бывает.

А он:

– Бывает!

– Что, и будущее тоже? Будущего никто не знает. Даже твой интернет.

Сын усмехается (Анна явственно видит его усмешку – тонкие губы, похожие на куколку бабочки; цепляясь за край лопнувшей оболочки, маленькая живая бабочка выползает наружу: вот показалась голова, а вот – лепесточки крыльев):

– Можно подумать, кто-нибудь знает прошлое!

Анна хочет возразить: еще как знает! Твой отец – ты и представить себе не можешь, сколько он держал в памяти. Имена, даты, города – и с какой легкостью их оттуда черпал!

Нет, не возразила, смолчала, чтобы лишний раз не тревожить мальчика, напоминая об отце.

Анна чувствует резь в глазах, как если бы в кухне что-то подгорело. Она втягивает обеими ноздрями воздух – чистый, прозрачный, лишенный каких бы то ни было примесей. Но тогда почему, почему он щекочет ноздри и режет, точно острым ножом, глаза!

В надежде унять резь Анна залепляет глаза влажными ладонями. И вдруг оглушительно чихает:

– А-а-а… – и, зависнув на вершине блаженства: – пч-ч-чи!

Воздух, застрявший в легких, вылетел как пробка. На Анну снисходит облегчение, словно отчаянным чиханьем ей удалось разрушить невидимую преграду между ее организмом и теми странными, не поддающимися контролю процессами, которые протекают снаружи.

Раньше ей не приходило в голову, что у них с сыном такие похожие судьбы… Разница в том, что ее отец умер. А Павликин – жив. Когда мальчик проснется, она все ему расскажет.

Ее охватывает нетерпение: когда ж он наконец проснется!

Она заглядывает осторожно. Гора постельного белья не подает признаков жизни. Анна подходит на цыпочках, приподнимает одеяло.

Павлика нет. Ушел. И не закрыл балкон. Сколько раз ему повторять: с угла пожарная лестница – влезут и обчистят. Еще и спичку горящую кинут. Или не спичку, а окурок. Те же уличные гопники…

Анна беспокойно оглядывается, словно ищет следы грабительского присутствия. Ее тревога нарастает – нетвердая, слоистая. Первый слой: балконная дверь. Анна ее закрыла. Но тревога не исчезает. Значит, дело не только в двери…

Ее смятенный взгляд скользит по поверхностям: подоконник, голые стены, стол… На столе планшет. С которым сын никогда не расстается – куда бы ни шел, берет с собой.

Смятение, снедающее Анну, нашептывает: случилось что-то нехорошее. Ее мысль бежит по рельсам учительских застарелых страхов: связался с дурной компанией… Сердце бьется, как колеса на стыках. Вагон, полный ее страхами, кренится на повороте, будто кто-то перевел стрелку: не с компанией, а с парнем, которого соседка прочила Павлику в друзья. Это я, она думает сокрушенно, я во всем виновата. Недоглядела, не придала должного внимания. «Упустила…»

Анна ежится. За этим страшным словом (которым она в бытность свою учительницей не раз пугала родителей: упýстите – наплачетесь!) стоит сосредоточенный взгляд – взгляд мошенника, которым тот странный парень смотрел на нее в парадной. Что ему стоит заманить, заморочить ее бедного мальчика, втянуть в свои сомнительные делишки.

Цепляясь за край стола, Анна вглядывается в черноту лежащего перед нею экрана – сплошную, беспросветную, как будущее ее несчастного сына; словно это не экран, а наглухо задернутое окно – в загадочный мир, именуемый интернетом.

А вдруг Павлик говорил правду: в интернете есть всё…

Осторожной рукой Анна тянется к экрану – будто ждет, что оттуда ей навстречу протянется другая рука, сильная, которая поможет – защитит от всего дурного, с чем ей, одинокой женщине, не справиться.

Почему он – ее Бог-отец – медлит? Должен же он понять: она, его дочь, просит не за себя, а за сына. Речь, в конце концов, о его внуке.

Трудность в том, что планшет не телевизор. У планшета нет пультика.

Как назло, у нее опять щекочет в носу. Она растирает переносицу, энергично, стараясь обуздать щекотку. Старания тщетны. Оно подступает – не в силах ни остановить, ни задержать неизбежное, Анна крепко зажмуривается, откидывает голову назад – и дает отчаянный залп.

– А-а-а… пч-ч-чи!

Мгновение блаженства – и окно в будущее сына забрызгано.

Анна хочет обтереть. Вот только чем?.. Не подолом же фартука. Держа планшет на вытянутых руках, она идет на кухню – за тряпочкой. Осторожно кладет планшет на стол. Сухие чистые тряпочки в целлофановом мешке за холодильником. Анна шарит, выбирая, которая помягче. С тряпочкой в руке она возвращается к столу – ей боязно, как бы чего не повредить. Может, не трогать, оставить как есть?.. Преодолев последние сомнения, Анна склоняется над планшетом…

Слепое окно, не иначе каким-то чудом, вспыхивает. Анна замирает в изумлении: перед нею не тот, к кому она так трепетно взывала, а какой-то непонятный очкарик.

В фокусе его – вооруженного круглыми очками – внимания она стоит, как на высоком земляном помосте: ни сойти с места, ни отпрянуть; будто она – куст, выросший из этой земли, из удобренной неизбывными страхами почвы; куст, пустивший глубокие корни; ее руки – ветви, за которыми не укроешься. Этот пристальный человек видит все насквозь.

За мгновение до того, как окно в будущее гаснет, он – раздвинув темные носогубные складки – одаривает Анну косой покровительственной усмешкой; словно принимает ответственность за судьбу ее сына, берет его грядущие действия и поступки на себя.

Какая коварная подмена! Вместо Бога-отца, на которого Анна трепетно надеялась, какой-то мутный, не пойми-разбери очкарик… Анна чувствует себя обманутой. За ушами не только шуршит, а даже похрустывает – будто сонмы бесчинствующих кузнечиков, проникших в ее бедную голову, сгибают и разгибают коленные суставчики. Анна машет головой. И слышит хруст шейных позвонков. Сейчас она измученная лошадь – и одновременно несмазанная телега; к тому же сверх меры нагруженная и выбитая из колеи.

Кем бы ни был возница, помыкающий Анной, он, вконец обезумевший, гонит ее по бездорожью, нимало не заботясь, что с нею станется: доберется до назначенного места или прямо посередь дороги рассыплется.

Анна бродит по дому, пытаясь за что-нибудь зацепиться – все равно за что, лишь бы остановиться. Из всего скопления вещей, обжившихся в Анниной квартире, ей в глаза бросаются самые что ни есть повседневные: чугунок, облитый красноватой растрескавшейся эмалью; мамочкина любимая чашка «Слава Великой Победе!», которую вручили в нагрузку к юбилейной медали; трехлитровая кастрюля, пожелтевшая от времени…

Пока мамочка была жива, они вели себя смирно – но сейчас