Знак с той стороны - Инна Бачинская

– А настоящий отец Яны…

– Он бросил Маню беременную, если бы не я…

«Он бросил Маню беременную, если бы не я…» – Шибаев выхватил эти слова, уцепился за стол и закрыл глаза.

– Я ее к себе забрала, в малосемейку, комната у меня была девять квадратов… – журчал голос Галины Николаевны. – Нахлебались мы с ней, не передать. На работе ей выплатили за три месяца копейки! Я говорила, сходи к этому подонку, пусть даст на ребенка. Яночка слабенькая была, из болезней не вылезала, Маня тоже болела, она маленькая из себя была, худенькая, ее все Манюня называли… А она ни в какую, подохну, говорит, раньше, а просить не буду. А о ребенке ты подумала, спрашиваю. Я работала приемщицей в телемастерской, какие там деньги, сам понимаешь, а тут пеленки-распашонки, да лекарства, да питание… У Мани молока было немного, все от нервов.

Она говорила и одновременно прибирала на столе, складывала в стопку счета, щелкала степлером, прятала их в стол. Шибаев сидел с закрытыми глазами, морщась от боли в сломанных ребрах. «Вот и все! Вот как бывает! Вот и все».

– А потом вдруг сосед мой Алеша, электрик, хороший человек, постарше, конечно, лет на десять, приметил Маню и стал помогать: то столик детский купит, то игрушку, то посидит с Яночкой. Он в разводе был, детей у него не было… Что-то со здоровьем или служил на ракетах… не знаю точно. И сладилось у них. Я нарадоваться не могла, а уж Маня за него каждый день Богу молилась. Хорошо они жили, и Яночка росла, он ей и первый фотоаппарат купил; сам очень любил фотографировать, не этими, которые раз и готово, а настоящими, дорогими, потом проявлял. У него целая фабрика на дому была. И на свадьбах подрабатывал, и Яночку с собой брал. Она несколько раз на детских выставках призы выигрывала… Такая способная! Просто талант!

– А настоящий отец… – спросил деревянным голосом Шибаев.

– Да он только в свидетельстве и прописан! – Галина Николаевна всплеснула руками и рассмеялась. – Маня меня чуть не убила! У нее горячка открылась, лежит в жару, а я справки из роддома быстренько собрала, взяла ее паспорт да в загс, свидетельство о рождении Яночки получать. Там у меня подружка работала, она и выписала. Говорю, мать больная лежит, с температурой, она и пожалела. Думаю, помощь надо бы оформить, и тут без свидетельства никак. А вместо прочерка записала настоящего Яночкиного отца, рассудила, все лучше, чем никак… Не от духа же святого. Маня потом как увидела, набросилась на меня: как ты могла, кричит, все, ты мне больше не подруга! Ревет, я тоже в рев, кричу, я ж хотела как лучше, прости дуру!

А он ни копейки никогда не дал, ничегошеньки, куска хлеба не бросил кровинушке своей! Нагоревались мы с ней – не приведи господь! Вот какие люди жестокие, свое дитя не пожалел!

– Вам что-нибудь известно о нем?

Галина Николаевна молчит, раздумывает. Взглядывает на Шибаева испытующе.

– Он в городе?

Галина Николаевна вздыхает, ей хочется поговорить.

– Объявился он, когда Яночке было пятнадцать или шестнадцать. Маня его сперва гнала, так он, поверишь, в ногах валялся, прощения просил. Подстерегал за углом, чтобы только на Яночку посмотреть. А тут с Алексеем несчастный случай, авария на электросетях, его током ударило. Едва откачали, но уже не встал, парализовало его совсем. Деньги нужны были, я и говорю, не будь дурочкой, Маня, возьми у этого подлеца, пусть хоть как-то загладит ваше горе и слезы. Она сначала ни в какую, а потом стала брать – а куда денешься? А только не впрок ей эти деньги пошли, мучилась очень, совестливая была. Говорила, виновата перед Алешей, что берет от этого… Яночке ничего не говорила. Яночка знала, что Алексей неродной отец, но любила его крепко. Все папка, папка, сидит, держит за руку… – Галина Николаевна всхлипнула и махнула рукой.

– А три года назад настоящий отец вдруг написал дарственную на эту галерею на Маню, сказал, для Яночки. И оборудование закупил, и ремонт – все сам сделал. Маня сказала Яночке, что продала теткин дом в Зареченске. Мы с ней обе из Зареченска. А тут Алеша умер, уж как Маня убивалась, сердце надрывалось смотреть! И Яночка убивалась… Обе в черном, бледные… Я говорю, ты, Маня, хоть Яночку пожалей, если себя не жалеешь. Ей жить, а ты ее на кладбище каждый день! Сама как знаешь, а ее оставь в покое, смотри, на ней лица нет… – Галина Николаевна вытирает слезы. – Вскорости Маня ушла за Алешей, сердце не выдержало. Слава богу, я осталась, а то быть Яночке сиротой. Ты, Сашенька, ее не обижай, она у нас и так обиженная да безответная. Ей каменная стена нужна, сильный мужик. Она же совсем жизни не знает за своими фотографиями. Собирается кредит в банке взять на конкурс молодых фотографов. Я ей уж и так, и этак, говорю, там же проценты дурные, никогда ты их не выплатишь, заберут галерею! Все они жулики! Я в этом понимаю, я бухгалтером больше двадцати лет работала, курсы закончила. А она – ни в какую, хоть плачь! Молодая, глупая, жизни не знает. Ой, а что я тебе сейчас покажу! – Она рассмеялась. – Только Яночке ни слова, обещаешь?

– Обещаю, Галина Николаевна, – отвечал потрясенный Шибаев, пытаясь совместить полученную информацию с событиями последних дней. Голова его шла кругом, сумасшедшая птица с острым клювом трепыхалась в сломанных ребрах, стремясь выбраться наружу, и он прижал руку к груди, пытаясь ее успокоить.

Старая дама порылась в тумбе стола и вытащила большую картонную коробку. Протянула Шибаеву:

– Смотри!

Он раскрыл коробку и оторопел. Там были черно-белые фотографии, много, очень много, целая кипа, и на каждой был он, Шибаев. На улице, мрачный и целеустремленный, спешащий; в гостиной Яны наверху, спящий; на диване в галерее; гоняющий чаи с Галиной Николаевной; с Аликом; около собственной машины… Совершенно не подозревающий, что его фотографируют, а потому не похожий на себя. Или, наоборот, похожий. «Ну и рожа!» – подумал Шибаев.

Несколько фотографий на тему драки с Аликом, ракурс сверху, видимо, из окна. А ведь когда они уходили, она спала. Притворялась! Он невольно улыбнулся. У Алика перекошенная физиономия, он отрывает от себя руки Шибаева. У Шибаева физиономия зверская, он держит адвоката за грудки, вокруг зеваки.

Он перебирал фотографии, на которых красовался незнакомый ему тип с жестким лицом и неприветливыми глазами, источающий агрессию и готовность сцепиться с кем-нибудь – с таким лучше не встречаться в темном переулке. «Это я?» – не поверил Шибаев.

– Самые лучшие она выбрала в альбом, а эти остались. У тебя к Яночке как, серьезно? – спросила Галина Николаевна, заглядывая ему в глаза.

Шибаев кивнул и поставил коробку на стол:

– Серьезно, Галина Николаевна. Очень серьезно.

– Ты бы поменьше дрался, Сашенька, – озабоченно сказала Галина Николаевна. – Я вот и Яночке тоже говорю: поосторожнее, а то видишь, как оно получается! Народ сейчас бойкий, и машиной наедет, и сумочку вырвет, друг друга не жалеют. Да и ты тоже все время… То одно, то другое; опасная у тебя профессия, Сашенька, так недолго и калекой стать… Уж ты бы поосторожнее. И не дерись, без тебя разберутся.