Касты. Истоки неравенства в XXI веке - Изабель Уилкерсон

Люди могли бы многому научиться у собак. Великая трагедия нашего вида заключается в том, что людей часто назначали или считали подходящими для альфа-должностей – генеральных директоров, защитников, тренеров, режиссеров фильмов, президентов колледжей или стран не столько на основе врожденных лидерских качеств, сколько по исторически сложившимся обстоятельствам, на основе того, что они родились в доминирующей касте или в правильной семье в доминирующей касте. Общество полагало, что только представители определенной касты или пола, религии или национального происхождения обладают врожденными способностями или безусловным правом на то, чтобы быть лидерами.

Это трагедия не только для многих забытых альф из маргинализированных групп, с нераскрытыми или непризнанными талантами, которым приходилось наблюдать, как на руководящие должности назначают неуверенных в себе или плохо подходящих альф. Это трагедия не только для оказавшихся не на своем месте альф, которые не могут прыгнуть выше потолка, хотя изо всех сил пытаются руководить недовольными сотрудниками, которые не испытывают к ним уважения. Это трагедия для человечества, которое лишено блага естественно избранных альф, которые могли бы руководить миром с состраданием и мужеством, которые являются отличительными чертами прирожденного лидера – и неважно, мужчины они или женщины, какая у них религия, происхождение или каста, если они – альфы на своем месте.

Отец с маленьким сыном сидели в ресторане в Окленде в один из тех редких после развода родителей дней, которые они могли провести вместе. Маленький мальчик сделал заказ, который, как ему казалось, сможет осилить, но, когда официант принес еду, заявил, что будет только стакан сока. Отец беспокоился о том, что распад семьи может не лучшим образом сказаться на душевном состоянии сына, и хотел сохранить прежнюю стабильность и порядок в жизни своего маленького мальчика.

Он хотел придерживаться тех же стандартов, которые были у них раньше, показать, что надо проявлять благодарность за пищу на их столах и есть то, что дал им этот день, придерживаясь правил, которые были заложены в их еще единой семье. В основном он хотел, чтобы его сын получил пищу и не возвращался к матери с пустым животом, наполненным только соком и легкой закуской. Он вспомнил, как сам в детстве наедался сладостей и у него не оставалось места для еды.

Чего он не мог сказать своему сыну в данный момент, но должен будет сказать ему позже, когда мальчик подрастет и больше узнает о мире, так это то, что ему надо научиться жить с оглядкой на авторитет. Однажды он из очаровательного малыша вырастет в чернокожего подростка, а потом и во взрослого мужчину, и уважение к авторитету, следование правилам может обеспечить ему спокойную жизнь.

Это был его единственный ребенок, самый драгоценный для него человек в мире. Мальчик был таким милым, невинным и непосредственным. Как он мог сказать ему, что мир, его страна видят в нем угрозу? В какой момент он должен будет разбить ребенку сердце?

Должен ли родитель по чуть-чуть выдавать горькую правду, осторожно, чтобы не нанести серьезного вреда спонтанным признанием? Следует ли родителю посидеть с ребенком и как следует это обговорить? Вы могли бы возразить, что чем раньше ребенок узнает расклад, тем подготовленнее он будет в дальнейшем и тем меньше травм нанесет ему истина. Может быть, родителю следует как можно дольше держать рот на замке, не забирать у ребенка детство. В конце концов, у детей впереди длинная жизнь, десятилетия, чтобы узнать правду и свыкнуться с ней.

Может быть, лучшее, что может сделать любящий родитель, – это потянуть время, подождать, пока не грянет гром, кто-нибудь с детской площадки не бросит в сторону ребенка слово на букву «н» или учитель остановит его, бегущего по коридору – его, а не бегущих белых одноклассников. Тогда маленький человек поймет, что происходит что-то неправильное, и захочет разобраться в причинах.

В 2014 году Тамиру Райсу было всего двенадцать лет, когда офицеры застрелили его, застрелили всего через несколько секунд после того, как заметили, как он играет с духовым ружьем в парке Кливленда, хотя Огайо был штатом, где разрешено свободное ношение оружия, а игрушечное оружие – заманчивая вещь для всех мальчиков Америки. Тамир Райс был того же возраста, что и вымышленный Джем, которому любимый и не менее вымышленный отец Аттикус Финч дал пневматическую винтовку, чтобы убить Пересмешника в той роковой сцене, что дала название всему произведению. Многие американские мальчики играют с оружием, им дают оружие, и за это их не убивают. Тамир Райс умер прежде, чем он успел спросить за что.

Этот отец в Окленде не доверял оружию, и в любом случае проблема была не в этом. Вопрос заключался в жизни его сына и в том, что отец мог предпринять для ее защиты. Задача родителя из подчиненной касты состоит в том, чтобы рассчитать точный и оптимальный момент, чтобы рассказать правду ребенку до того, как кастовая система сделает это за него, чтобы выяснить, как продлить его беззаботное существование до последнего возможного момента, пока не станет слишком поздно.

Другому отцу, иммигранту из Западной Африки, пришлось найти способ справиться с горем и взять себя в руки, чтобы сообщить своему маленькому сыну новость о том, что он больше не может быть ребенком, что он не может прыгать, резвиться и кричать, как другие дети. Ему придется сказать сыну, что это слишком опасно. Теперь они были в Америке.

Отец из Окленда был уважаемым профессором местного колледжа. Фактически он специализировался на истории афроамериканцев. Он поймет это, когда придет время. Момент истины мучил его, но его время еще не пришло. Отец посмотрел на сына и сказал, что нужно сначала съесть овощи, как сказал папа, а затем можно выпить сок. Маленький мальчик сморщился, покачал головой и заплакал.

Их разговор слушала женщина в соседней кабинке. Это была седовласая представительница доминирующей касты. Она выскочила из своей кабинки и подошла к столу, за которым сидели отец и сын. Отец мог видеть, как на них наползает ее тень. Женщина остановилась прямо над ними. Она наклонилась к маленькому мальчику и сказала ему: «Выпей свой сок, если хочешь. Пить сок – это нормально».

Женщина не обратилась к отцу и не спросила его мнение. Она сосредоточила свое внимание на маленьком мальчике. Отец был вне себя. Совершенно чужой человек подошел к их столу и, не обращая внимания на взрослого, дал ребенку разрешение не подчиняться родителям.

Эта женщина своим поступком пересекла все мыслимые и немыслимые границы. Отчего-то она почувствовала себя вправе войти в личное пространство незнакомых ей людей и наложить вето на решение отца в отношении собственного сына. Это был Окленд, ярко-синий, как сама демократическая партия, дом Хьюи и Тупака, где такие фразы, как гендерное несоответствие и микроагрессия, являются частью повседневного языка. Женщина не встала бы, если бы не поняла, что имеет на это право. Неужели она поступала так же и в отношении других родителей? Влезла бы она в воспитательный процесс белого отца, игнорируя его решения, чтобы разрешить его отпрыску делать то, что отец только что сказал ему не делать?