Жена моего любовника - Ирина Ульянина

Он сильно привязался к Азизу, мог часами сидеть и беседовать с пернатым. Надо ли удивляться, что лексический запас у моего любимчика значительно расширился? Индус даже петь начал — выводил неприятным, сварливым скрипом: «Пьяный Винни-Пух, жар-р-р-ра!..» На этой раскатистой ноте шлягер профессора Лебединского в его исполнении обрывался.

К радостям нужно причислить и то обстоятельство, что Темочка значительно окреп, не просто ходил, а бегал, обзавелся четырьмя новыми зубами. Мой ласковый мальчик почти не капризничал, его было легко и накормить, и спать уложить. А еще я практически отучила малыша от памперсов, убедила, что горшок лучше.

Но в целом лето выдалось очень грустным, прохладным, дождливым. Город настолько пропитался сыростью, что в воздухе пахло грибами. Даже бетонный козырек над нашим подъездом зацвел, подернулся зеленым мхом. В такую погоду только плакать хорошо — осадки смешиваются со слезами, и ничего не заметно… Тридцать первого июля мы провожали Ольгу, Эгамбельды и Ксению в Америку. Вернее, мы провожали их, конечно, не до самого Нью-Йорка, а на самолет в Москву. И на душе было ужасно тяжело, тревожно.

Перед дальней дорогой устроились в открытом кафе, заказали шашлыки, но кусок в горло никому не лез.

— Как ты будешь без языка? — спрашивала я Ольгу.

— Выучу, блин. По-твоему, я что, совсем тупая? — Она жадно, глубоко затягивалась «Парламентом».

— А кем ты думаешь работать? — пытала я Эгема.

— Тренером, там полно школ боевых искусств, устроиться ноу проблем, — спокойно ответил он и отвлекся, уговаривая Ляльку не курить так часто.

Ксюша жалась то ко мне, то к моей маме, которая тоже поехала провожать эмигрантов. Артем, не врубавшийся в суть грядущих перемен, собирал с земли пробки от пивных бутылок и раздавал нам: «Ня!» Мальчика никто не ругал. До того ли было? Серенький смотрел на дочку с непередаваемой тоской, а от меня и вовсе отводил взгляд…

— Надо же, Ольга и Эгем нам вроде чужие люди, а у меня прямо сердце обрывается, как их жалко, особенно Ксюшеньку, — призналась мама, поразив тем, как совпадают наши ощущения.

— Зато у нас есть Темочка, мой рыжик кудрявенький, — чмокнула я пацанчика.

Лето, по сути, прошло, а я его прелестей не вкусила. Новосибирск — отнюдь не Лутраки, на городском пляже очень грязно, а за город мы ни разу не выбрались, хотя Серегина машина стояла под окном. Потому, вернувшись из аэропорта, предложила сумрачному Волкову:

— Поехали завтра к Обскому морю, хотя бы просто на берегу посидим.

— Как ты себе это представляешь? Я не собираюсь демонстрировать свои шрамы! Поезжай одна.

— Я хочу быть с тобой!

— Хм… Пока живешь со мной, о пляже и не мечтай, — заявил деспот и мещанин, в которого превратился некогда легкий на подъем, рисковый Серый Волк.

Кстати, и спали мы раздельно: мы с Темычем — на тахте, а его отец на кресле-кровати. В тот вечер я уже успела расстелить постельное белье, умыть пацаненка и переодеть его в пижамку, когда в дверь позвонили. Кто бы это мог быть? Давно уже в мою обитель не жаловали гости… Любознательный Артемка босиком зашлепал в прихожую, опередив меня, но, естественно, до замка не дотянулся.

Я открыла и опешила: на пороге стояли два вампира — Никита и Лидия. Синев шутовски поклонился, снял каскетку с головы и молвил:

— Девушка, позвольте решительно и бесповоротно пригласить вас на банкет по поводу нашего бракосочетания!

— Дур-ра! — воскликнул Азиз, перебиравший лапами по карнизу вешалки.

Интересно, это он о ком? Я решила, что о Лидке, которая робко жалась к косяку. Как молотком размахивать и коровой обзываться, так была смелая…

— Проходите, чего уж там, — пригласила я.

Никита выудил из вместительного жилетного кармана фляжку с коньяком:

— Я считаю: кто старое помянет…

— А я считаю совсем по-другому: один, два, три. И так до десяти! — все же припомнила я старое — его приколы в тихой гавани.

Мы закатились смехом. Донжуан, пристроивший-таки свой молодой, развратный организм в надежные руки, разлил коньяк. Волков пить отказался, Лидия тоже сослалась на некие обстоятельства, заставляющие воздерживаться от употребления алкоголя, зато язык у нее развязался, как у пьяной, гомонила за столом громче всех:

— Ой, моя мама прямо с ног сбилась — готовит и готовит! Я ей говорю, куда это три горячих? И бигос, и плов, и пельмени… Катя, кстати, мы и твоих родителей решили пригласить, так что передай им. Ну и твоего… э-э-э… — Гаевая покосилась на мрачного Сергея.

— Видишь, люди даже не знают, как тебя называть, — упрекнула я его впоследствии, когда жених с невестой отчалили.

— Ну, так это их проблемы. Главное, что ты знаешь, кто я тебе.

— Нет, я тоже не знаю…

— Не притворяйся. — Серенький обнял меня и поцеловал в шею. А потом перенес уснувшего сына на кресло. В ту ночь мы опять сделались любовниками. Может, я не разбираюсь в сексе, но лежала, млела и думала: какое счастье, что Лялька недооценивала этого самого гениального из мужчин! Настроение взлетело к небесам, аж заснуть не могла. Лежала и пялилась на похудевшую спину любимого…

На свадьбу, которую справляли дома у Гаевых, Серый Волк идти решительно отказался, засел с моим папой играть в шахматы, поставив доску на рояль. Мы отправились на торжество вдвоем с мамой, купив по пути комплект постельного белья и букет крупных, помпезных белых гладиолусов, на которые очень похожа зазнавшаяся Лидка.

Риелторов собралось — плюнуть некуда. Валентина Михайловна, заделавшаяся тещей, без устали метала на стол свою стряпню и нахваливала зятя. Негений Падлович упражнялся в произнесении тостов, добровольно взяв на себя роль тамады, а рядом, в его тени скромно отмалчивалась невзрачная, неприметная женушка, не подозревавшая, что на ее место не так давно претендовал не кто иной, как новобрачная. Неженатый Барбарис, взявшийся развлекать меня, справлялся с задачей несколько однобоко — в основном следил за тем, чтобы я не забывала опустошать фужер. В результате наклюкалась я изрядно — в желудке смешались шампанское и три сорта вина, в голове, соответственно, шумело. Мама еле прорвалась сквозь алкогольные помехи, шепнув мне:

— Ой, Катенька, какого парня ты упустила!

— Ты о ком? О Барбарисе?

— Я о Никитушке, — вздохнула она, дивясь моей непонятливости. — В доме был бы свой врач, а то и давление померить некому… Да что давление? Зятем назвать некого!

Поскольку мама закручинилась, я поспешила покинуть пирушку, так и не станцевав с холостым Борисом последнего танго. Провожала родительницу, а у самой ноги заплетались в косичку… Однако пьянство в тот вечер сослужило мне хорошую службу. Ворвавшись в квартиру, стукнула ладонью по роялю:

— Надоело быть крестьянкой! Хочу стать столбовою дворянкой!

— Ты о чем, любимая? — поднял на меня трезвые, серьезные карие глаза Сергей.