Жена моего любовника - Ирина Ульянина

— Розалия Львовна, а помните, Путин тоже позволил себе стопочку за окончание боевой операции в Чечне? — выступил Павлик.

— Так то в Чечне! — подняла она вверх указующий перст.

— А разве у нас в больнице не район боевых действий? Или вам мало показалось? — Анестезиолог подвинул к себе наполненную мензурку и, перейдя на шепот, предложил и ей присоединиться, выпить.

Как ни странно, Розалинда не отказалась, употребила, как говорится, за милый мой. К нашему «вмазыванию» примазался и Эгем, ему тоже требовалось снять стресс. Мужчины спирт не разбавляли, закусывали черным хлебом и соленой килькой, а я воспользовалась водой. Вкус отвратительный, зато в самом деле полегчало, внутренняя дрожь утихла. Оказывается, есть ситуации, когда без бутылки не то что разобраться, выжить невозможно!..

Никите забинтовали голову — повязка, скрывавшая брови, напоминала тюрбан и одновременно младенческий чепчик, поскольку завязывалась на подбородке. Плечо было загипсовано, и левую руку он держал на перевязи, но хорохорился, улыбался бледными, бескровными губами:

— Бывает и хуже, Катрин! Зато квартирный вопрос сам собой отпал. Куда уж лучше? Стол, кров, теплая постель и приятная компания!

— Советовала же я тебе: женись на пиранье! Сейчас было бы кому ухаживать, — притворно ворчала я. — А то одна на вас всех разрываюсь.

— Под пираньей ты себя имеешь в виду, рыбка моя? Так я согласен: зови священника, пусть благословит, а заодно и покаюсь, — отшучивался Синев.

Наступила весна, шла Масленая неделя, но я даже не представляла, какая на дворе погода, тепло или холодно, поскольку почти не покидала больницу. Никита и Сергей лежали в одной палате, где, кроме них, исцелялись еще двое мужчин постарше. Судна и утки приходилось подавать всем четверым, и стольких же больных я кормила, умывала, утешала. Видно, такая полоса началась — эра милосердия… В своей квартире ночевала крайне редко, из-за чего мой любимый Азиз совсем одичал — даже дурой перестал обзываться. Из агентства «Новодом» меня уволили по собственному желанию. Чтобы выжить без зарплаты, пришлось снести в ломбард все более-менее ценные вещи. Увы, ценностей было меньше, чем потребностей выздоравливающих организмов. Как всегда, выручила мама, которая каждый день приносила в больницу свежевыжатый сок из морковки, свеклы и яблок, а в честь Масленицы испекла «тещины блины», иронизируя, что так и не знает, кому она станет тещей. К чему готовиться, на что надеяться?..

В конце марта выписали Ляльку. К тому времени и Никитка заметно окреп — конечно, не до такой степени, чтобы работать, но обслуживал себя он уже самостоятельно. Хуже всех чувствовал себя Серега — на боли не жаловался, терпел, но лежал совсем безучастный, подавленный. Что-то мучило, угнетало… Мы с Эгемом выступили свидетелями на суде по делу Иоакимиса. Обвинение признало его виновным в убийстве брата и двойном покушении на Волкова, приговорив по совокупности к двенадцати годам в колонии строгого режима. А дело об исчезнувшем кладе и вовсе замяли за недостаточностью улик, ведь Эгамбельды в точности как Сергей утверждал, что никаких золотых монет в глаза не видел, клад — не более чем плод фантазии подсудимого.

Однажды вечером, вернувшись домой, я включила автоответчик, который не прослушивала целый месяц. И получила сразу три сообщения от Лидии. «Катя, нам надо серьезно поговорить». «Катя, позвони мне, пожалуйста, когда сможешь». «Катя, у меня для тебя есть важная новость», — лепетала она. Звонить я и не подумала, но встречи с бывшей подругой все-таки не избежала — буквально на следующее утро застала ее в больничной палате. Самонадеянно решила, что Гаевая явилась ради моих прекрасных глаз, и заносчиво задрала нос. Ничего подобного, Лидка интересовалась исключительно Синевым… Притащила ему полный пакет апельсинов и кучу маминых коврижек. Более того, под подушкой у интерна я заметила продолговатую металлическую фляжку, а от него самого в тот день потягивало хорошим коньячком. Кажется, мечта поэта преобразовалась в мечту будущего хирурга! Пути Господни неисповедимы…

Отношения с Никитой с тех пор у меня сделались суше, да и видеться мы стали реже — он воспрянул для активной жизни, выписался, а его койко-место занял бомж дядя Кеша с вырезанной грыжей и отвратительным характером. Ему хватало наглости возмущаться тем, что суп жидкий, в кашу кладут недостаточно масла и сахара, а судно подается холодным.

— Как я вам должна судно-то нагревать?

— Меня не интересует как, хоть сама садись и грей, а больного человека обижать не смей! — заявил ханыга. Быстро же он забыл, как скитался по помойкам!

Больничные стены угнетали меня все сильнее, а вырваться из них в одиночку не могла. Ольга навещала мужа крайне редко: во-первых, она занималась протезированием зубов, выбитых в автокатастрофе; во-вторых, жила отныне вместе с Эгемом на улице Станиславского, а остальное ей было трын-трава. Впрочем, в один прекрасный, солнечный майский день нарядная и зубастая стрекоза приземлилась на подоконник палаты и произнесла следующий текст:

— Дорогой, теперь нам делить нечего, кроме квартиры. Жить в ней после погромов и убийств я не желаю. Предлагаю продать ее, а деньги…

— Я согласен. — Волков даже не потрудился дослушать свою ненаглядную Ляленьку.

— Подпишешь заодно и согласие на развод? — Она подсунула ему заранее приготовленное заявление, и Сергей поставил на листе свой размашистый автограф…

В июне Оля и Эгамбельды сочетались законным браком. Меня на свадебный ужин в ресторан «Сибирская тройка» позвать не сочли нужным, оставили возиться с кукушатами. У моего любовника больше не было жены, но радости это обстоятельство мне абсолютно не добавило, потому что не чувствовала его любви. Молодожены принесли в больницу часть денег, вырученных от продажи «терема» на Нарымской и причитавшихся Волкову, и сообщили о решении эмигрировать в Америку.

— Зачем? — только и спросил Сережа.

— Предлагаю поделить детей, — игнорировала объяснения Лялька. — Мы заберем Ксюшу, а тебе оставим Артема. Пусть мелкий поживет с тобой хотя бы временно, пока мы не устроимся на новом месте.

— Но мне самому жить негде…

— Я согласна! Я возьму Темочку к себе и могу его усыновить! — выкрикнула я и зарделась.

— В общем-то мы именно на тебя и рассчитывали, все равно у тебя своих детей нет. Кстати, рояль и цветы можешь тоже забрать себе. Остальную мебель мы продали, а с инструментом столько возни, мало кому нужен, — снизошла незабудка.

В моей квартире стало невероятно тесно — «Петрофф» пришлось поставить прямо посередине комнаты, протиснуться мимо рояля можно было только бочком. Азиз перелетал с фикуса на пальму и чумел от ощущения, что снова очутился в родном экзотическом лесу. Зато к тому моменту, когда Волкова выписали из больницы, вопрос о том, где жить, уже не поднимался: куда он денется с подводной лодки? Точнее, от маленького сына… Квартирные три миллиона разлетались, как пух от тополей. Прав был Никита, ничто не обходится так дорого, как восстановление порушенного здоровья, без денег просто не вылечишься. Однако у Сережки появился аппетит, практически нормализовалось дыхание.