Роковые обстоятельства - Олег Валентинович Суворов

В то время как головная часть процессии уже вступила на Знаменскую площадь, направляясь в Александро-Невскую лавру, с третьего этажа дома, что на углу Ямской, еще только спускали по лестнице закрытый гроб, в котором среди множества алых и белых роз покоилось тело бородатого большелобого человека, на чьем исхудалом лице застыло удивительное выражение необыкновенно глубокого спокойствия и «таинственная радость сбывшейся уверенности», словно бы вместе со своей смертью он нашел и разрешение величайшей загадки — о бессмертии души человеческой, — над которой мучился всю свою шестидесятилетнюю жизнь.

На протяжении всего пути до лавры гроб золотой парчи, украшенный пальмовыми ветками и венками, попеременно несли на руках все желающие, причем идущие с гробом были отделены от толпы, выстроившейся по обеим сторонам Невского, длинной и широкой цветочной гирляндой, укрепленной на шестах, которые держали студенты. И никакого вмешательства полиции при столь многолюдном шествии — настолько идеальный порядок царил среди опечаленных людей, хоронивших Федора Михайловича Достоевского!

В той же толпе, сразу за двумя господами в черном, несшими венок «От сыскной полиции Санкт-Петербурга», шел и студент Медико-хирургической академии Денис Винокуров, которому в этом году должен был исполниться двадцать один год. Денис был уроженцем Москвы. Его отец происходил из обедневшего дворянского рода и большую часть жизни проработал врачом, а мать была мещанкой. Василий Петрович Винокуров хорошо знал, какое колоссальное впечатление на всю дальнейшую жизнь оказывают яркие впечатления молодости, потому уделял максимум внимания воспитанию сына. Сам он стал врачом под влиянием одного случая, вошедшего в семейные предания.

Будучи еще совсем молодым человеком, Василий Петрович служил помощником письмоводителя в управлении московского обер-полицмейстера. Однажды его оторвал от занятий какой-то старик — высокий, широкоплечий, немного сутуловатый, с крупными чертами лица и мягкой улыбкой. Он назвался членом тюремного комитета и попросил выдать справку о положении дел какого-то арестанта. Стремясь поскорее вернуться к работе, Василий Петрович довольно резко указал старику на какие-то формальные неточности в данных арестанта и отказал в просьбе. Тот поклонился и торопливо вышел на улицу, хотя небо уже заволокли тяжелые тучи, предвещавшие сильнейшую грозу с ливнем. Через два часа, вымокнув до нитки, он снова предстал перед Василием Петровичем и, добродушно улыбаясь, представил подробнейшие сведения об арестанте. Оказалось что, несмотря на ливень, он ездил за ними на другой конец Москвы!

Этим стариком оказался знаменитый Федор Петрович Гааз — «святой доктор», долгое время исполнявший обязанности главного врача московских тюремных больниц. Всю свою жизнь он провел под девизом «торопитесь делать добро» и даже завещание его стало примером бескорыстного служения человечеству. Не имея никакого имущества, поскольку все свои средства он тратил на помощь бедным, доктор Гааз распорядился будущими благодеяниями тех людей, которые при его жизни никогда не отказывали ему в пожертвованиях! Увы, но как выяснилось впоследствии, на их счет он весьма заблуждался, ибо одно дело жертвовать знаменитому доктору Гаазу, и совсем другое — совершать никому не ведомые благодеяния.

Поближе познакомившись с этим чудесным стариком, Василий Петрович резко изменил свою жизнь, решив тоже стать врачом. Семейная жизнь родителей Дениса не слишком задалась, поэтому, прожив вместе пятнадцать лет, они спокойно и безо всяких ссор расстались. Отец остался жить в Москве, а мать уехала в Ораниенбаум, где у ее родной сестры был большой каменный дом. Именно по настоянию матери, умершей два года назад, Денис переехал в Петербург, поближе к ней, и поступил в Медико-хирургическую академию.

Тем временем между идущими впереди него господами в черном завязался интересный разговор.

— Подумать только, автор знаменитых «Бесов» жил по соседству с самыми настоящими бесами! — заявил один из них другому.

— Что вы имеете в виду?

— Как, вы разве не знаете? За стеной квартиры Федора Михайловича обитал один из наиболее отъявленных бомбистов по фамилии Баранников. Зверская, надо вам заметить, личность как по натуре, так и по своему внешнему облику. К счастью, нам удалось его арестовать, а на квартире была оставлена засада, в которую угодил еще один злодей из так называемой «Народной воли». И все это произошло лишь за два дня до кончины Федора Михайловича…

Один из студентов, несших шест с гирляндой, вдруг начал оглядываться, затем передал шест своему товарищу и, подойдя к Винокурову, хлопнул его по плечу.

— Здорово, брат!

Денис удивленно вскинул глаза, мгновенно узнав Петра Ливнева, относившегося к той странной породе вечных студентов, которая никогда не переводится в российских университетах. Не желая окончательно определяться в жизни и зарабатывать хлеб насущный, они предпочитают максимально растянуть срок разгульной студенческой молодости, переходя с одного факультета на другой, а то и меняя институты. Так, тот же Ливнев целых три года проучился в институте инженеров путей сообщения императора Александра I, однако затем вдруг бросил его и начал посещать лекции юридического факультета университета. Разумеется, он был старше большинства своих однокурсников, а разница в возрасте с Винокуровым у них составляла целых два года — для юношеской поры срок весьма немалый.

Худой, высокий и сутулый, как и Денис, но с большим носом и впалыми небритыми щеками, покрытыми мелкой красной сыпью, Ливнев обладал совершенно «оголтелыми» глазами, прекрасно соответствующими откровенному цинизму его характера.

Студенты энергично обменялись рукопожатием и пошли рядом.

— Ну и народу! — покрутил головой Ливнев. — Слушай, брат, но сколько же здесь барышень! И каких! — в этот момент они проходили мимо хора курсисток, тонкими голосами выводившими какой-то трогательный псалом. — Никогда бы не поверил, что у столь мрачного и тяжелого писателя такое количество юных поклонниц!

— А сам-то ты его читал?

— Разумеется, хотя и не могу сказать, что это мой любимый автор. Дюма-отец сочиняет намного веселее, однако признаваться в любви к столь легкомысленному сочинителю как-то не принято, дабы самому не быть обвиненным в легкомыслии… Стой, а вон ту чудную блондинку я знаю! — и он указал Винокурову на одинокую стройную девушку в короткой беличьей жакетке и темно-коричневой шапочке, медленно двигавшуюся по левой стороне Невского. — Ну-ка, пойдем, я тебя с ней познакомлю.

— А стоит ли? — неожиданно засомневался тот. — Все-таки похороны, неудобно…

— Чего там неудобного? — удивился Петр. — Ты вспомни Александр Сергеича, который, кстати сказать, умер в тот же день двадцать девятого января, что и Федор Михалыч. Как там у него: «И вновь у гробового входа младая будет жизнь играть; и равнодушная природа красою вечною сиять!» Пошли, говорю, сам потом спасибо скажешь, — и он, уцепившись за рукав, оттащил слегка упиравшегося Дениса в сторону от основной процессии, для