Птица скорби - Мубанга Калимамуквенто

без того куксится, словно объелась импвы[28]. Очередь понемногу двигается, я слоняюсь меж деревьев и читаю вслух объявления, иногда отступая в сторону, чтобы пропустить медсестёр в белых халатах и туфлях на плоской подошве.

Наконец мама зовёт меня, и мы заходим в поликлинику. Прежде чем попасть на приём, нужно взвесить ребёнка на допотопных весах с гирьками. Дети маленькие, балуются, им хочется всё потрогать, и медбрат уже замучился с ними справляться.

– Пять килограммов, – объявляет он. – Ваш – шесть килограммов. – Каждой мамаше он вручает бумажку о прохождении взвешивания.

В комнате стоит ужасный гвалт – дети плачут, мамаши срываются на них, но медбрат продолжает делать свою работу:

– Десять килограммов. Пятнадцать. Двенадцать.

Потные детские лица блестят, словно навазелиненные, и я отмечаю про себя, что на фоне остальных Куфе выглядит самым мелким и болезненным. Медбрат, сам пухленький, как ребёнок, продолжает взвешивать детей, мамаши довольно кивают и отходят в сторону. Лицо моей мамы покрывается красными пятнами – она переживает за Куфе, который для неё, конечно же, лучше всех. Она рассеянно улыбается и ждёт своей очереди. Я кручу головой – тут все стены обклеены плакатами. На одном – только слова: «По внешнему виду диагноз не определить». На втором – худая и полная женщины держатся за руки, и надпись над полненькой: «Это Мусонда, она ВИЧ-инфицированная». На третьем – картинка со счастливой матерью и младенцем: «Грудное вскармливание очень полезно для вашего ребёнка». На четвёртом изображён человек, которого тошнит: «Симптомы холеры – диарея, тошнота, рвота, обезвоживание».

Может, у Куфе холера? И у Бо Шитали тоже?

Наша очередь. Мама ставит Куфе на весы и замирает в ожидании. Куфе кряхтит и усаживается на платформу, подобрав ноги. Немного покачавшись, платформа приходит в равновесие благодаря передвигаемым гирькам. Нахмурившись, медбрат спрашивает:

– Восемь килограммов? Сколько ему?

– Два годика, – говорит мама. Она опять расковыряла до крови очередной палец и поспешно вытирает его о читенге.

– Хорошо, мадам, подойдите вон к тому столу и сообщите вес вашего ребёнка.

Мама берёт у медбрата бумажку, подхватывает Куфе и шагает по коридору. На лице её написано упрямое выражение, за которым скрывается тревога. Напоминание о том, что Куфе слишком слабенький, больно ранит её. Она и в церкви так реагирует, когда ей говорят. Я тоже волнуюсь за Куфе, но боюсь говорить об этом вслух, чтобы мама меня не отшлёпала.

Мама присаживается за стол напротив трёх медсестёр: в полумраке комнаты их белые халаты сияют, как три факела. Одна медсестра что-то пишет в журнале, вторая берёт у мамы зелёную карточку, медицинский полис Куфе. Я подхожу ближе, но строгим взглядом мама велит мне удалиться.

На улице прохладно, но яркое солнце заставляет сиять всё вокруг. В ворота входит молодая женщина: за спиной у неё в слинге из ярко-жёлтого читенге — ребёнок, мальчик, который по возрасту вполне мог бы идти и сам, если б не был болен. Ноги мальчика безжизненно волочатся по земле, женщина идёт и тихо плачет. Потрясённая, я гляжу ей вслед: вижу её сгорбленную спину и плечи, что сотрясаются от рыданий.

Двое мужчин катят перед собой старую тачку, в которой лежит иссохший, как тень, человек – кожа обвисла, ветер перебирает его жидкие дымчато-чёрные волосы. Вот тачка наехала на камень, и из иссохших губ человека-тени вырывается басовитый стон. Только так можно понять, что это мужчина. Но два его родственника очень спешат, им срочно нужно довезти этого немощного человека до врачей, поэтому они катят тачку как могут, не обращая внимания на его стенания. В смятении я отвожу глаза, но тут, в какую сторону ни погляди, везде сплошное горе. Взгляд мой падает на окно, и я вижу маленькую девочку. Она сидит на полу в коридоре, она очень бледна, насколько только может быть бледна маленькая африканка. Её чёрные глаза буквально прожигают меня насквозь. Девочка жуёт хлебную корку, и я вижу, что её красный язык и слизистая рта изъедены язвами. Чем она больна? Я не знаю. Беспокойно переминаясь с ноги на ногу, я отворачиваюсь, и мой взгляд снова наталкивается на беднягу в тачке – его злоключения ещё не закончились. Мужчины наконец выяснили у двух медсестёр, куда им обратиться, и уверенно катят тележку в сторону белого корпуса. Медсёстры входят в здание детской поликлиники, и я вижу через окно, как они переступают через сидящую на полу девочку и идут дальше. Я начинаю считать их шаги: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, сем… Я стою возле дверей поликлиники, ожидая, когда меня позовёт мама. Порыв ветра доносит до меня резкий запах хлорки. Я думаю обо всём, что увидела, и тут слышу сердитый мамин голос:

– Чичи, пойдём уже!

Мы выходим за больничные ворота, я читаю вслух плакатики на деревьях: «По внешнему виду диагноз не определить», «Мой ВИЧ-инфицированный друг всё равно мне друг», «Я сдал анализы на ВИЧ. А ты?».

– Хватит уже, Чимука, – шипит мама. И тогда я перехожу на мысленный счёт шагов: раз, два, три, четыре…

Я чувствую себя более уверенно, лишь когда мы попадаем на базар с его привычным гомоном, богатством запахов и бытовых картинок. Здесь всё такое родное: и музыкальная заставка со свистом орла[29], оглашающего начало полуденных новостей, запах палёных волос в парикмахерских, сладкий аромат дрожжевых оладий витумбува на шипящих сковородах, тяжёлый дух перезревших помидоров и бананов, голоса зазывал, что соревнуются друг с другом в зычности… Знойное солнце уже растопило утреннюю прохладу, и от него нет никакого спасу даже под навесами. Я знаю, что если пересечь узкий мостик, то мы увидим горы древесного угля, предлагаемого к продаже, а рядом – бар «У Джо», из которого всегда доносится музыка и песни в стиле квайто[30]. Мы с мамой идём как раз в ту сторону.

Бархатный голос певца выводит синкопой: «Пора, пора нам сделать громко», и в дверях на тростниковом коврике мпаса появляется человек с перекинутым через плечо чёрным пиджаком. Он не один, а со спутницей, невысокого роста женщиной с короткими афрокосичками, в которые вплетены прозрачные цветные бусины, и все они так ярко сверкают на солнце. И вот они идут вдвоём, женщина покачивает бёдрами, прильнув к своему кавалеру. Она что-то шепчет ему на ухо, а он наклонился к ней поближе, положив руку ей на крестец. Я узнáю эти руки из тысячи других. И эти покатые широкие плечи, и характерную причёску. Привычным, таким знакомым жестом человек поправляет