От любви до ненависти - Елена Белкина

И зажегся, выволок из сарая старый отцовский мотоцикл, байкеры переделали его в черное рычащее чудище. Илья купил черную кожаную куртку, отпустил волосы, стал ездить с байкерами, чаще — в одиночку. Мотоцикл был одноместный, но он мог сделать его и двухместным, если бы я согласилась хоть раз прокатиться с ним. Но я не соглашалась. Во-первых, как ни странно, будучи бабой не робкого десятка, я боюсь этих монстров: сидишь, ничем не защищенная, скорость чувствуется совсем не так, как в машине (это я и по отцовскому «Уралу» с коляской помню). Во-вторых, мне казалось, что я буду ревновать его к металлическому коню и уже поэтому не получу от поездки никакого удовольствия.

Как бы то ни было, я не приписала его увлечение мотоциклом тому, что он охладел ко мне. Просто у мужчин, переваливающих сорокалетний рубеж, бывают такие причуды, вот и все. Я решила, что это всего лишь экстравагантный способ демонстрации того, что он еще молод (а это его заботило, он не раз с удивительной непосредственностью и озабоченностью спрашивал меня, правда ли, что он моложаво выглядит? Я говорила: правда).

Нет, не в мотоцикле дело.

И не в том, что, имея ежедневную возможность «получить дозу», мы реже стали этой возможностью пользоваться. В конце концов, тут возраст тоже сказывается. Привычка сказывается, которая все-таки притупляет… Это я еще ненасытна до неприличия, а он уже может иногда и устать.

Но если раньше я каким-то шестым чувством знала, что он хочет только меня, теперь вдруг эта уверенность исчезла.

Я помню день, когда появилась та, которую я про себя назвала «существо».

Голубоглазое юное существо писало заметочки в университетской газетенке, окончило университет и решило, что журналистика — призвание. Ходит и ищет, где бы попрактиковаться сначала внештатницей, а потом, может, и в штат возьмут. Папочку с вырезочками принесло.

Я была на кухне, готовила чай и бутерброды, а Илья говорил с существом в комнате. Я успела уже просмотреть ее заметочки и сразу поняла, что у девочки крайне убогий язык и очень узкий кругозор. Она заштампована — неисправимо. К тому же нам не нужны ни внештатники, ни штатники, материала и так хоть отбавляй.

Но Илья зачем-то все говорил и говорил с ней.

И голос его мне не понравился.

Существо же кокетничало совершенно откровенно, модулируя интонацией с большим искусством. Вот тут у нее был точно талант, а если игра лица соответствует игре голоса, то она вообще гениальна!

Я вышла посмотреть.

И в самом деле, гениальность просматривалась. Существо, имея данные фантика-одуванчика и скромницы-распутницы, ни одно из этих качеств не использовало, а каким-то сложнейшим образом показывало, что оно на эти свои сомнительные достоинства даже и сердито, ему бы хотелось, чтоб на это поменьше обращали внимания, а говорили как с Серьезным Человеком!

Илья так с нею и говорил. Не маслились глаза, не было обаятельной улыбки.

Но я-то знаю его порывы, я знаю, каким бывает его нетерпеливое внутреннее напряжение! Он говорил с ней серьезно и уважительно, а сам хотел бы схватить ее, прижать к себе, чтобы косточки хрустнули, впиться в эту синюю жилку на белой шейке!..

— Извините, что вмешиваюсь в разговор, — сказала я. — Но, мне кажется, слишком много общих слов. Конкретно — о чем бы вы хотели написать?

— Я думала, вы дадите задание, чтобы проверить… — оробела девочка перед красивой, стройной и строгой женщиной.

— Мы не даем заданий. Нам приносят готовые материалы. Настоящий журналист не тот, кто готов выполнить любое поручение, обычно у каждого есть свой конек, своя, так сказать, тема. Понимаете?

— Вообще-то я культурой интересуюсь…

— Вообще-то я тоже. А конкретнее?

— Ты не пугай девочку, — мягко сказал мне Илья. — Ты же знаешь, бывает так, что человек не сразу определяется. И все-таки действительно, — посоветовал он существу, — принесите все, что угодно. На любую тему, в любом жанре. Очерк, фельетон, заметку, репортаж.

— Хорошо, — сказало существо. И растаяло.

(И, кстати, навсегда. Видимо, я ее здорово напугала.)

Я села на ручку кресла к Илье, обняла его за шею. Спросила на ушко:

— Оно нам понравилось?

— Почему бы и нет? Миленькая барышня.

— Ее бы на диванчик. А?

— Неплохо бы, — шутливо согласился он.

— Так в чем же дело? Давай я верну ее?

— Перестань, — недовольно поморщился Илья.

Но и я сама была собой недовольна.

Это что, та самая «борьба за любовь» начинается? Он мужик или нет? Он не имеет права мимолетно кого-то захотеть? И даже не просто захотеть. Даже и исполнить. (Мне казалось, что я это в принципе допускаю. Раньше.)

После этого крошечного эпизодика у меня не было ни единого повода приревновать Илью к кому-то. Но я чувствовала: началось. Еще ничего не случилось, но уже началось. Надо уходить. Бросать. Пока меня не бросили.

Я собиралась сделать это каждый день.

В течение года.

Вот, собственно, и вся присказка, а теперь начинается сказка.

Однажды Илья явился с окровавленной повязкой на голове. Я перепугалась, мы поехали с ним в травмпункт. В машине я, само собой, стала спрашивать, что случилось. Он с досадой ответил: ничего особенного, хулиганы к девушке пристали, я вступился.

— Что за девушка?

— А я откуда знаю?

— Незнакомая?

— Абсолютно.

Он так четко ответил, что я не поверила.

Рана, слава богу, оказалась поверхностной, пустяковой.

С этого дня я потеряла покой. Я наблюдала за ним, прислушивалась к его телефонным разговорам.

И поймала себя на том, что в этом моем наблюдении есть уже какая-то враждебность, словно Илья стал противником, врагом, которого надо победить. Вот она, пресловутая борьба за любовь.

Я обманывала себя, говорила себе, что все это бабские бредни, мнительность. Но вот очередная наша, обычная вроде бы вечерняя «доза», когда мы остались одни в редакции, — и вдруг я чувствую, что вместо того, чтобы любить его просто и раскрепощенно, как раньше, я проявляю какую-то суетливую старательность, словно практикантка в борделе, желающая блеснуть умением и заслужить похвалу клиента, а при этом всем своим телом слушаю его тело, стараясь заметить, не произошло ли чего нового, не ищет ли уже его рука другие очертания и контуры, не появилось ли в нем что-то неуловимое, но осязаемое, тем самым шестым чувством, которое есть у всякой любящей женщины…

Нет, ничего особенного я не заметила. Но поняла: прежнего не будет. Может, он еще не изменился, но я изменилась. Я не смогу теперь перебороть себя, я так и буду прислушиваться, присматриваться, приглядываться…