Коснись зари - Челли Кицмиллер

— Предупреждаю, вы напали на меня с этой вещью в последний раз! — Он размахнулся и со всей силы ударил зонтиком по спинке стула, отчего тот переломился на две части.

Абигайль схватила Хеллер за руку и уже потянула к себе, как вдруг из тени выступила черноволосая женщина, ее красная шелковая шаль была повязана вокруг талии.

— Простите, сеньора, — сказала она, обращаясь к столь неожиданно появившейся гостье, — я — Елена Вальдес, возможно, вы слышали обо мне. Не бойтесь, уважаемая, у него просто не было выбора, кроме как принести вашу протеже сюда, в мой номер, после того как она упала в обморок посреди толпы. Как видите, молодая дама в порядке, и ничего страшного с ней не произошло…

Но Абигайль, казалось, не слышала ее.

— Хеллер, дитя мое, как ты себя чувствуешь? — Она кудахтала, как курица, осматривая девушку со всех сторон, а когда увидела ее окровавленный жакет, тут же побледнела и завопила в ужасе: — Бог ты мой, они лгут! Эти люди — просто дикари. Я немедленно иду за полицией!

Хоакин схватил ее за руку, а Елена Вальдес прислонилась к двери, закрывая проход.

— Никуда вы не пойдете!

Абигайль выдернула руку.

— Еще как пойдем! Вы не смеете держать нас здесь против нашей воли!

Все еще пребывая в растерянности, Хеллер осторожно попыталась подать голос:

— Послушай, тетушка, ты не совсем права. Это ошибка. Понимаешь. Корсет… косточка отломилась и…

Седые брови старушки насупились.

— Небеса милосердные, никогда не могла себе представить такое! Пойдем скорее в твой номер — я должна осмотреть тебя. Уверена, это пустяк, но все же… — Она огорченно покачала головой.

Единственное, чего хотела сейчас Хеллер, так это дойти до своей комнаты и позволить Абигайль поухаживать за собой.

— Полагаю, я должна извиниться перед вами, мистер… э-э…

— Монтаньос, сеньорита, дон Рикардо Монтаньос, — непринужденно произнес Хоакин.

— Видите ли, мистер Монтаньос, если бы я так не спешила пройти через толпу к подиуму, ничего бы не случилось.

Пока Абигайль рассыпалась в извинениях, Хеллер осматривала свою одежду. Блуза и жакет, несомненно, испорчены. Посмотрев вниз, она увидела, что из-под кровати выглядывает ее шляпка, на которой отчетливо проступает грязное пятно. Наклонившись, девушка выдернула перо из шляпки и закрепила на блузке в том месте, где она была порвана, затем подняла глаза и неожиданно встретила темный пристальный взгляд дона Рикардо.

В то же мгновение она забыла свой гнев. Что-то в этом взгляде влекло ее; возможно, то был дьявольский огонь, угадывавшийся в его глубине. Хеллер оглядела незнакомца с ног до головы. Она без труда определила, что его одежда сделана из прекрасной ткани: на нем были белоснежная рубашка под коротким желто-коричневым жакетом; светлые обтягивающие лосины, заправленные в ручной работы кожаные ботинки, подчеркивали мускулистые стройные ноги. Точеные черты лица выдавали его происхождение.

Он стоял неподвижно в позе гордого, надменного испанского гранда, продолжая все так же пристально разглядывать ее.

— Как вижу, вам нравится смотреть на меня, сеньора. Возможно, мне повернуться, чтобы вам было удобнее? — Уголки его губ дрогнули.

Только после этого неожиданного вопроса Хеллер осознала, что сама совершенно беззастенчиво глазеет на него. Густая краска залила ее щеки. Она поспешно отвела глаза и тут же наткнулась на откровенно враждебный взгляд сеньориты Вальдес. Пытаясь смотреть в другую сторону, девушка поневоле обратила внимание на неубранную кровать и раскиданную по стульям яркую одежду, которую ни одна леди не надела бы на людях. Все это подтвердило ее догадку: Елена Вальдес была здесь хозяйкой, а мужчина скорее всего ее любовником.

У Хеллер перехватило дыхание, воспоминания детства горячей волной нахлынули на нее: дешевая одежда, ярко накрашенные лица, шепчущиеся в темноте голоса, вздохи, тихие стоны, звон монет, мягкие слова матери…

Ей потребовалась вся ее воля, чтобы взять себя в руки.

— Вы невыносимы. Никакой джентльмен не вел бы себя подобным образом.

— Полагаю, так оно и есть, но я никогда и не утверждал, что являюсь джентльменом, так же как вы, моя прекрасная ирландская девушка, никакая не леди! — Он сказал это почти без выражения, но очень похоже подражая ее акценту.

Хеллер издала звук, подобный ветру, сносящему все на своем пути: сеньор Монтаньос, совершенно незнакомый человек, одним предложением сбил с нее весь внешний лоск; ее подбородок задрожал, глаза начало щипать от непрошеных слез, которые ей с трудом удавалось сдерживать. И все же она не позволит ему увидеть, до какой степени он оскорбил ее.

— Хеллер, дорогая, — Абигайль потянула ее за руку, — тебе, кажется, уже лучше. Я думаю, нам пора поблагодарить сеньора Монтаньоса и сеньориту Вальдес за гостеприимство — мы не можем их бесконечно обременять своим присутствием.

Хеллер икнула, проглотив остатки своей гордости.

— Да-да, спасибо, — неловко буркнула она, — извините за причиненное беспокойство.

Поклонившись с царственным видом, Елена проводила обеих женщин к выходу из комнаты и закрыла за ними дверь.

В коридоре Хеллер остановилась и перевела дыхание. Она слышала за дверью раскаты веселого женского смеха, но ей было уже все равно. На ее счастье, Абигайль сама вызвалась найти клерка и узнать насчет их номеров.

— Ты что-то побледнела, дорогая. Надеюсь, с тобой все в порядке?

— Ну разумеется, — небрежно сказала Хеллер, хотя ей было далеко не хорошо. Более того, она ни разу в жизни не чувствовала себя столь ужасно: к физической боли прибавилась боль душевная от только что испытанного неуважительного отношения к ней. Ах, как она жалела теперь, что не послушалась Элизабет Пенниуорт и не осталась дома, где все ее так любили и уважали.

На сей раз, когда Хоакин покинул «Гранд-отель», толпа не задержала его. Надвинув шляпу низко на лоб, он направился по Монтгомери-стрит на север к отелю, где остановился некоторое время назад.

Даже в этот ранний час в городе кипела жизнь: продавцы фруктов и торговцы рыбой спешили подготовить товар для утренних покупателей; закрытые занавесками экипажи проезжали по улицам, развозя по домам ночных гуляк. Хоакин легко приспособился к городской жизни, но ему здесь совсем не нравилось; более того, он ненавидел манеры так называемого высшего общества, его притворное дружелюбие и вечные сплетни. Но больше всего Хоакин ненавидел сам город, который словно душил его. Где бы он ни находился, не проходило и нескольких часов, как ему уже хотелось услышать вой полуночного койота, шепот ветра, шелест листьев на деревьях.

Шаги Хоакина гулко отдавались по булыжной мостовой, и этот звук тревожил его, не давая сосредоточиться. Как мог он принять наконечник женского зонтика за ствол оружия? Неужели годы притупили его чувства? И почему, черт возьми, его это так волнует?