Travel Агнец - Анастасия Гостева

Женщина будет антропологом. Она будет проводить полевые (или половые?) исследования. «Мифы и ритуалы европейского аборигена в экстремальной ситуации». Француз восторжен, рафинирован и не обременен интеллектом. В России ему нравится все, кроме туалетной бумаги. Туалетная бумага подкачала. А так — сплошной экстаз. — Ah, des babuchkas russes, oh, des visages incroyables.[8]— Словарный запас у француза чуть больше, чем у Эллочки-людоедоч-ки. Француз, конечно, фотограф. Французы всегда или режиссеры, или фотографы. Хронически. Он бегает по Москве с камерами, объективами, штативами и фотографирует все подряд. — О, я вчера зашел в русскую церковь, и там была такая удивительная женщина, она смотрела на иконы и плакала, а я стоял и смотрел на нее и тоже чуть не плакал, и мы стояли так, наверное, час, и я спросил ее, можно ли ее сфотографировать, и она согласилась, но почему-то плакать сразу перестала, и стала поправлять платок, это так трогательно, русские женщины приходят к Богу в платках, но без слез это был уже совершенно не тот образ, но я не знал, как ей это объяснить, она почти не говорила по-английски, и я вспомнил, что встречаюсь с тобой, но когда я приехал, тебя уже не было, почему ты не дождалась меня, я опоздал всего на сорок пять минут, я всегда опаздываю не меньше, чем на полчаса… — Я никого не жду больше пятнадцати минут. (Ну, это она врет. Мужчину она готова всю жизнь ждать, так на то он и Мужчина. И даже не столько она сама готова, ждать она не привыкла, но как будто что-то ею его ждет. И она как средство этого ожидания. И она ничего ни ускорить, ни изменить не может. И остается только абсолютно довериться этому процессу.) — Oh, oui, oui, je comprends.[9]Нам надо придумать что-нибудь радикальное. — Oui, oui. Я начну опаздывать не меньше, чем на час. Это достаточно радикально?

У него есть часы, и он опаздывает, а у Женщины нет часов, они на ней не ходят, они на ней останавливаются, они устраивают на ней стоянки и бивуаки, у нее все тело покрыто следами их стоянок — на левой руке всегда три часа дня, на шее — восемнадцать двадцать три, на коленках — половина девятого, на груди — полночь. И ей все это надоело до смерти (то есть еще до ее первой смерти), и она себя объявила заповедной зоной, и прогнала их на фиг, и у нее теперь часов вообще нет, она живет плюс-минус миг. И не опаздывает.

Француз будет фотографировать ее с утра до вечера. Он вне себя от радости. У него были предчувствия. (Конечно, до чувств он еще не дорос. Кишка тонка. Чувства у него в зародышевом состоянии. Сплошные предчувствия.) Он знаком в Париже с вдовой знаменитого русского режиссера, мадам Т. Вот фотография мадам Т., вот le chien[10]de мадам Т. Димочка avec[11]le палочка, вот дочь мадам Т. и ее сын, и его жена, он с ней познакомился — с женой сына? — нет, с мадам Т., так вот он с ней познакомился совершенно случайно, он никогда не видел фильмов ее мужа, и однажды, когда он был в Москве два года назад, он увидел в гостях один его фильм, и ничего не понял, фильм был на русском языке, но это было потрясающе, он вернулся в Париж и попал на ретроспективу фильмов этого режиссера, он был в шоке, как гениально, он прожил тридцать лет, он знает так много знаменитых людей, а этого режиссера не знает, и он решил познакомиться с его вдовой, она очень мила, она позволяет ему делать фотографии ее семьи, и мадам Т. попросила француза, чтобы он сфотографировал для журнала вдову известного русского писателя мадам М. И он приехал к мадам М., в ее двухэтажный особняк, весь забитый книгами, опоздав на полчаса (ну конечно, а как же иначе, одно только радует — мадам М. ему так же по барабану, как и все остальное), и там стояла среди книг русская девушка (браво, даже в Париже эти гребаные русские архетипы — юная дева с тоской во взоре и томом Солженицына у сердца), и он что-то такое странное почувствовал, и ему сказали, как ее зовут, и звали ее как Женщину. Но поскольку у Женщины имени нет, то и у нее имени не было, и это его очень удивило, конечно (у него все — конечно, ничего — не может быть, ничего — par hasard ничего — странно, bien sûr — и конец), и ему объяснили, что у русских девушек из хороших семей так принято — чтобы без имени, и он тогда в это поверил, но сейчас понимает, что на самом деле у нее имени не было не поэтому, а потому что она не существовала сама по себе, а была знаком и намеком на его встречу с Женщиной.

И он предчувствовал все время, что той девушки как будто бы нет, но решил познакомиться поближе. Правда, в тот день поближе не получилось. В тот день он только и успел, что сфотографировать мадам М. А через несколько дней он поехал в русское посольство за визой, и увидел, как эта девушка выходит из дверей посольства. И тут он, конечно, подкатил к ней на своей voiture,[12]и она, конечно, села в нее, и на следующий день они поехали на Ривьеру. Но у него никак не получалось, чтобы — поближе. То есть девушка оказалась до такой степени из хорошей семьи, что «умри, но не прими поцелуя без любви». Он и так, и эдак ее обхаживал — а она ни в какую. И это его, конечно, насторожило — чтобы с живой девушкой — и за пять дней ни разу поближе. И он тогда впервые стал подозревать, что ее нет. И вот они уже в Москве. Она приехала раньше, к родителям, а он опять опоздал. Ехал на открытие кинофестиваля, а попал на закрытие. Но зато мадам Т. тоже здесь, и ее сын, о, у нее такой сын, он — сын бога, потому что его отец — гениальный русский режиссер, ее сын, как младенец Христос, ха-ха-ха, какая метафора, и француз будет молиться на мадам Т. и ее сына, но у него все время какие-то странные предчувствия. И однажды он просыпается утром, и его что-то тянет в музей, и он едет туда, ничего не понимая, и просит разрешения поснимать картины (а поразвешивать — слабо?), и его что-то тянет в другой зал, он бросает свои картины и бежит в этот зал, и видит Женщину.

И он понимает, что это — Она. И она стоит и разговаривает с подругой, а он ходит кругами со всеми своими штативами и объективами, и когда он наконец решается подойти и заговорить с ней, то выясняется, что у нее нет имени. Ему становится дурно. Он теперь знает, что та девушка в этот самый момент прекратила свое существование, вернее — ее прекратило. Она больше не нужна. Но она еще об этом не знает и звонит, и требует, и плачет, и ее черный пудель лает в трубку и плачет вместе с ней, и она начинает тоже чувствовать, что ее нет, что она только повод, что она — ненастоящая, и она, конечно, сходит с ума. (Конечно.) А француз теперь обрел просветление. Он теперь всегда будет с Женщиной. (Разбежался.) — Я тебя увезу в Париж. У меня большая квартира рядом с Бастилией. И мы будем ехать через Польшу и через Германию, мы будем путешествовать, и я напишу в какой-нибудь журнал статью о том, как мы познакомились, или поедем в Америку, я учился в Лос-Анджелесе, и я знаком с великим американским поэтом Аланом Гинзбергом, мой отец тоже был писателем, и он жил в ашраме Раджнеша и там познакомился с Гинзбергом, и потом познакомил меня, он уже очень старый и совершенно сумасшедший, absolument,[13]но тебe будет интересно посмотреть на него (ara, посмотреть, потрогать, чрезвычайно интересно), и мы поедем в Нью-Йорк, я очень люблю Нью-Йорк, он гораздо лучше Лондона, ты сразу разлюбишь Лондон и не будешь по нему скучать, англичане такие холодные, мой учитель фотографии, он сейчас… но почему ты все время молчишь? ты слышишь меня? — Я тебя увезу на Колыму. Или в Воркуту. У моего клана там лагеря. Стоят законсервированными среди вечной мерзлоты. Вышки, колючая проволока, бараки, нары, нигде ни пылинки — все готово. И -50 °C. И ноги примерзают к сапогам, и сапоги нельзя снять, а надо ждать, пока растает лед. И — северное сияние. Тебе будет интересно его пофотографировать. Потому что когда инь достигает максимума, оно несет в себе зародыш ян, а когда ян достигает максимума, оно несет в себе зародыш инь. И когда энергия моего клана достигнет во мне максимума, она трансформируется в тексты, а когда энергия моих текстов достигнет максимума, она выплеснется в социум, и тогда соберется совет старейшин и решит, что я мешаю их клану, и сошлет меня в лагеря моего клана. — Oh, ah, ха-ха-ха, ты такая остроумная. И ты говоришь по-английски. (То, что она говорит по-французски, его не удивляет, это естественно, весь его мир говорит по-французски, иначе как бы он, мир, его, козла, понял. А она еще и по-русски, в принципе, говорит. И вышивать умеет.)