Ватиканские Народные Сказки - Андрей Дубровский

Ладно трактиры с переулками! Но ведь равнодушие вепсов заходило уж слишком далеко – им совершенно не было любопытно, является ли колдуньей какая-нибудь излишне красивая или не в меру пожилая женщина, живущая по соседству. А ведь могла бы и оказаться! Слишком уж спокойно жили вепсы. Но стоило бы им провести у себя пару сотен процессов о колдовстве, так жить стало бы лучше и веселее. Да и обстановку бы в обществе оздоровило.

Но, наконец, настало время сказочнику крепко задуматься над возвращением в Ватикан. К тому его крепко понуждали просроченные визы в тридевятые царства, окрестные государства и земли за семью морями. Всё из-за той же тотальной просроченности своего пребывания на чужбине не было никакой возможности возвращаться через вепсячью таможню, строгость коей не вызывала никаких сомнений. За такие вольности с визовым режимом могли даже ввергнуть в темницу, нисколько не позарясь на сулимые вознаграждения.

Из расспросов тёмных личностей и туристических агентов сказочник узнал, что можно было свободно выехать из Вепсланда только в страну феаков, которую вепсы не признавали, считая её сказочной.

Через несколько дней сказочник был на заветной границе. Феаки же, охочие до всяких историй о диковинных странах и не слышавшие ничего нового со времён Одиссея, охотно впустили сказочника в свои пределы. Лишь спустя несколько дней феаки вполне удовлетворили своё любопытство (а сказочник, не будь он сказочником, присочинил к своему рассказу то, чего не видел, но услышал из достоверных источников). Не без сожаления согласились они отпустить настранствовавшегося гостя в Ватикан.

Во дворце конунга (феаков было устроено прощальное пиршество, где благовония щедрою рукою кидались в огонь охапками, в бокалах весело шипели экзотические порошки, а к столу подавались забавные плоды, имевшие шляпы, словно какие-нибудь благородные синьоры. После пира, или, может, даже во время его сказочник оказался на феако-ватиканской границе. Там он увидел старый полуразрушенный дом. Неуверенной стопою взошёл он в него и двинулся вперёд, пробираясь через кучи щебня и кирпича и осторожно минуя свисавшую клочьями с потолка штукатурку. Он проходил одну комнату этого странного здания за другой. Комнаты видоизменялись, буйство красок сменялось унылой монотонностью, её в свою очередь вновь взрывали ослепительные цвета, углы и плоскости менялись местами… Очередная дверь обрушилась под его далеко не настойчивым натиском, и сказочник оказался посреди пиршественной залы, где в тот момент происходил торжественный обед в честь избрания I кардиналессы – Ангелы Саксонской. И там, сидя средь представителей клерикального бомонда, он рассказал сказку, которая, как он считал, наиболее подходила для данного момента.

Однажды, проснувшись поутру, Папа Карл XII обнаружил пропажу своего любимого кларнета. Нелюбимый кларнет, как назло, лежал на месте и всем своим видом показывал, что в ближайшие пятьсот лет никуда пропадать не собирается. Тяжкое подозрение в краже, граничившее с полной уверенностью, пало на Клару, соседскую девчонку – больно она уж часто говорила, что Карлов кларнет её вовсе не интересует. А вчера так вовсе засобиралась домой слишком уж на полчаса раньше. И принялся тогда всяким мыслям аудиенцию давать Папа Карл XII. Хотя, нет! Тогда он ещё не был XII. Да и Папой пока ещё не знал, что станет. А был он в ту пору маленьким мальчиком, ровесником той самой соседской девчонки Клары. Только много позже, достаточно повзрослев, он стал Папой Карлом XII. Хотя некоторые в своём тщеславном невежестве утверждают, что вовсе не Папой он стал, а шведским королём. Но такие идеи появляются всё больше от разнузданности ума вследствие порчи нравов, наблюдаемой в последнее время.

Но вернёмся к прерванному повествованию. Итак, надо было как-то забрать кларнет у Клары, которая и обратиться с ним вполне не умела. Но поскольку мы столь несвоевременно отметили, что Карл ещё не являлся Папой, то посему он не мог предать коварную Клару анафеме и свершить над нею аутодафе. (Но ум он уже тогда имел подвижный и недюжинный, а посему прозревал бесперспективность прямых действий, как то: закатывание скандала, мольбы и угрозы et cetera. (И он придумал, а вослед и осуществил изящный план: воспользовавшись любезным приглашением ничего не подозревавшей Клары, Карл пришёл к ней в гости. Вернулся же от неё с коралловым ожерельем, которое он похитил, отвлёкши внимание хозяйки в другую сторону.

Кларе ничего не оставалось, как пойти на обмен.

Если же кто, в силу всё того же наблюдаемого ныне падения нравов, будет утверждать, что будущий Папа Карл, мол, первый украл у Клары кораллы, то следует предать осмеянию сего невежду; ибо мы в своих исследованиях использовали папские хроники – кто будет сомневаться в их правдивости. А скороговоркам, между прочим, причинно-следственная связь, в принципе, не важна.

И вот, когда путешествие счастливо завершилось, на смену ординарным мыслям странника о дне грядущем в голову сказочника вдруг, без спроса, без стука, начали вторгаться мысли совсем уж абстрактные. Ведь во дни скитаний думы думались всё больше конкретные: а что если в наступающем дне не услышит он новой сказки и будет потом угрызаться, что вот, мол, и день прошёл втуне, и ведь не вернуть его.

Теперь же среди прочих заняла его одна мысль: если Бог настолько круче людей, что непознаваем, то вполне может статься, что всё, что люди напридумывали насчёт Него, может оказаться не вполне соответствующим Истине. От этой мысли у него даже разболелось чувство уверенности в себе. И больше IV минут в сутки он её думать уже не мог. Не будь у нашего героя склонности к сказочничеству и имей он иной склад характера, возможно, он нашёл бы выход для своих размышлений: сошёл бы с ума или написал философско-богословский трактат. Но сказочник был таким, каким он был задуман, а посему ничего такого не сделал.

Как-то раз сказочник пошёл в баню. А надо сказать, это было одно из любимых мест времяпрепровождения ватиканцев. И в то время как сказочник сидел там у бассейна и читал газету «Babylonian times», к нему подсел некий старец, не замедливший тут же заговорить. Хитро прищурившись, он указал в сторону игравших поодаль в шахматы и молвил сказочнику: «Расскажу я тебе сказку про шахматы. Глядишь, и день для тебя даром не пройдёт». И он прищурился ещё хитрее.

Однажды с далёкого юга, который окружает Ватикан, прибыл состав с колониальными товарами. Среди прочих диковинных вещиц там были и шахматы. А поскольку вследствие неразберихи, творившейся после очередного нашествия варваров, состав был отправлен на запасные пути и поспешно там забыт, то шахматам, как и всем остальным их сотоварищам по заточению, при внезапно появившемся обилии свободного времени делать было совершенно нечего. Шахматы пытались развлечься всеми доступными им в их положении способами, как то: лежанием в состоянии покоя, неистовыми плясками на шахматной доске, попыткой переворота доски, подсчитыванием численности зёрнышек при условии, что на каждую последующую клетку доски класть оных в II раза больше предыдущей. Пресытившись всем этим, шахматы вдруг вспомнили своё прямое назначение, и вслед за этим пришло осознание, что правил игры в себя они не знают. «Если даже правил нет, их следует придумать!» – решила самая мудрая фигура. Тем шахматы и занялись. Как и в любой игре, здесь должно было присутствовать противостояние, посему половина чёрных фигур, объединившись с половиной белых, оппонировала противнику схожего состава. Обе армии отделяло два ряда клеток, у каждой в тылу было по одному ряду – для большей маневренности и тактических отступлений. Затем каждая фигура принялась придумывать, как ей ходить. Лошади, по аналогии со своим первоисточником в природе, вполне логично предположили, что пред ними открыта вся гамма тактических действий, позволявшая в стремительной атаке скакать по всему полю, куда им вздумается, нападать на открытые фланги и преследовать бегущего противника. Тяжеловесные ладьи решили, что будут падать на неосторожно приблизившегося противника и тем самым уничтожать его. Единственными, против кого ладьи не могли проводить сей приём, были слоны, обладавшие слишком острыми шлемами. Конструкция их шлемов подсказала слонам и остроумное решение относительно способа сражения: подобно рудокопам, будут они пробуравливаться сквозь доску, и, передвигаясь под нею, неожиданно представать перед обескураженным противником. Пешки, обладая утлым фигуросложением, предпочли сбиваться в тесную фалангу и, укрепив фланги, стойко отбивать атаки. Как явствовало из их наименований, король или королева (тут уж всё зависело от темперамента) управляли войском, и время от времени предавались амурным переживаниям. Впоследствии даже случались драмы, когда какой-нибудь слабохарактерный король безоглядно влюблялся в неприятельскую королеву. Понятно, что ничего хорошего ждать от этого не приходилось.