Саксонец. Ассасин Его Святейшества - Тим Северин

– Обитель оная – частное владение, – сказал он назидательно.

– А я проделал большой путь, чтобы усладиться здешними видами, – искоса посмотрел я на него.

Но церковник-сторож бесцеремонно оборвал меня:

– Базиликой ведает примыкающий сюда монастырь – я, между прочим, из него, – и моя братия не принимает обычных богомольцев. Кто хочет видеть остальное здание, должен иметь при себе приглашение от семейства.

– Что за семейство?

– Это палаццо, – с утомленным вздохом пояснил церковник, – уже которое поколение принадлежит тому самому знаменитому семейству, что дало нам двух Пап: Стефания – третьего с этим именем – и его брата Павла. Последний же в благости своей и от своих щедрот отдал это крыло под церковь Святых Стефания и Сильвестра.

Было ясно, что этот пройдоха не даст мне свободно разгуливать по зданию.

– Тогда, быть может, ты пособишь мне еще в одном деле? – спросил я. – Не можешь ли ты указать, где я могу найти номенклатора Павла, служившего у Папы Адриана?

Старый церковник оглядел меня зорко и недоверчиво.

– Насколько мне известно, он живет там же, где и всегда. – Его настороженные колючие зрачки прошлись по мне еще раз. – Однако если ты собираешься к нему за каким-нибудь благодеянием, то скажу сразу: по восшествии нашего нынешнего Папы Льва Павел ушел в отставку.

– Благодарю тебя. Тогда я знаю, где его искать, – сказал я и повернул на выход в сторону улицы. У себя на спине я по-прежнему чувствовал буравчики глаз старого прощелыги. Он сейчас, должно быть, недоумевал, как этот явный чужак может водить знакомство со столь высокопоставленным членом, пускай и бывшим, папского ведомства.

Вновь выйдя на яркий свет Виа Латы, я направил свои стопы к знакомым очертаниям Колизея. Там я некогда провел зиму со своими полярными медведями и другим зверьем на пути в Багдад – да-да, прямо там мы и обитали! Через три сотни шагов я свернул на боковую улочку и двинулся по ней вверх, к части города, именуемой местными не иначе как disabitato – «необитаемая». Целые районы этого необъятного древнего города оказались заброшены из-за оттока населения ближе к нынешнему столичному центру. Среди полуразвалившихся, поросших бурьяном и чертополохом домов я заприметил одну-две каменоломни и мастерскую по обжигу кирпича, но в большинстве своем люди здесь, похоже, начали вновь кормиться от земли. По дороге мне то и дело приходилось огибать небольшие делянки с овощной рассадой и шаткого вида курятниками, а также преобразованные в виноградники сады, где к тесно растущим лозам лепились незрелые зачаточные ягоды. Встречались и огороды, где брошенные смоковницы оказались облюбованы козами: балансируя на ветвях, эти худосочные создания сжевывали с них листья. Между тем кое-где среди этого запустения попадались прекрасно сохранившиеся дома и постройки. Как раз один из таких домов принадлежал моему другу, бывшему номенклатору, и этот дом я тотчас узнал. Внушительное квадратное строение из ржаво-красного кирпича – можно сказать, вилла – было некогда жилищем видного римского семейства. Вдоль всего фасада строения шла колоннада, из-под сени которой за моим приближением сейчас наблюдали двое слуг. К дому вела широкая ухоженная дорожка из гравия, а вдоль нее по обе стороны тянулись неведомо где и как спасенные останки древних статуй – мраморные торсы без рук и ног, отделенные от тела головы с пустыми глазами и отколупанными носами. Был там и постамент, подпирающий одни лишь громадные ступни в сандалиях, а еще треснутая панель саркофага со сценами охоты – все, что уцелело, несмотря на безжалостное время, и оставалось предметом непреходящей страсти моего друга к истории своего города.

Павел с той поры изменился не сказать чтобы сильно – это был все такой же коренастый коротышка, только седины в его волосах стало больше, а самих волос меньше: как-никак он разменял шестой десяток. Кожа его была бледной, вся в тоненьких прожилках и пятнышках – тоже ничего нового. Судя по отечным мешкам под глазами и лиловатому носу, похожему на сливу, своему пристрастию к вину мой давний знакомый тоже не изменял. Вместе с тем его взгляд не утратил ни остроты, ни лукавинки, да и задорности в нем тоже по-прежнему хватало. Остался и знакомый тик: проходила минута-другая, и часть его лица непроизвольно дергалась, как будто он заговорщически подмигивал решительно всем и вся.

– Зигвульф? – с улыбкой удовольствия и недоумения встретил Павел мое приближение. – Ай да диво! Рад, рад снова видеть тебя в Риме!

Одновременно с возгласами он убрал под мышку какой-то свиток.

Слуга без слов завел меня в дом и препроводил в боковую комнату, где бывший папский номенклатор держал свой персональный архив. Поднимаясь на ноги, Павел бросил свиток на стол, где тот мгновенно скрутился тугим рулоном.

– Ну, рассказывай, как ты и какими к нам судьбами? – энергично встряхивая мне руку, уже вблизи продолжил приветствие хозяин дома. От меня не укрылось, что он, несмотря на свою отставку, по-прежнему облачен в одеяние духовной особы.

– А ну-ка, друг мой, – слегка отстранившись, он смерил меня добродушно-взыскательным взглядом. – Слушай, а ведь ты начал седеть! Хотя всего ничего, самую малость. А так ты ладен и крепок – и выглядишь молодцом.

– Ты тоже не особо изменился, – сказал я ему. – И как так сложилось, что ты по-прежнему занимаешь эту великолепную виллу?

Я приязненно оглядел комнату. Стены ее были расписаны оригинальными фресками – беспечными сценами из сельской жизни: поля, коровки-овечки, сбор урожая…

– Когда я последний раз был в Риме, ты вздыхал, что пользование этим роскошным домом тебе дано лишь на время, так как прежний хозяин пожертвовал его Церкви, так что быть ему вскорости монашеской обителью, – напомнил я бывшему сановнику.

Тот улыбнулся с лисьим лукавством:

– Бывает, знаешь ли, что время ползет черепахой. И ничто не становится столь постоянным, как временное. Эти скриниарии – чернильные души в папском секретариате – все не могут разыскать документ, позволивший мне занять это здание. Ну а пока они этого не сделают – или хотя бы не раздобудут достоверной копии, – выселить меня отсюда они не могут.

Меня отчего-то щекотнуло подозрение, что сей судьбоносный документ благополучно засунут куда-нибудь в тайничок прямо в этой комнате, где мы сейчас стоим.

Павел, оглядывая меня с прищуркой, чуть накренил голову:

– Ну а какими же ветрами, Зигвульф, занесло тебя сюда? Наверное, что-нибудь, связанное с нашим общим знакомым? Я слышал, он вышел в епископы… кажется, Тура?

– Косвенно Алкуин действительно стоит за моим визитом, – чистосердечно признался я, как бы невзначай бросая взгляд на открытый вход в переднюю.

Мой товарищ намек понял и, подойдя к массивной двери, захлопнул ее, после чего возвратился и жестом указал на второй стул возле стола:

– Присаживайся, друг мой.

– Мне тут сказали, ты уже больше не номенклатор? – сев, деликатно поинтересовался я.