Роман потерь - Джулит Джедамус

Я видела Изуми. Она сидела с императрицей и что-то читала ей вслух. Один их тех романов с картинками, которые ей нравились и в которых описывались вражда и ревность.

Войдя, чтобы передать ее величеству послание от вдовствующей императрицы, я не сразу увидела Изуми, потому что она была скрыта за пышным занавесом. Сначала я услышала ее голос, но уже было поздно покидать комнату.

Я дождалась подходящего момента, быстро покончила с поклонами и объяснениями, передала письмо и ушла.

Не ожидала увидеть ее такой худой, румяна на ее щеках только подчеркивали бледность лица. На ней было одеяние с растительным орнаментом, повторяющим рисунок и оттенки побегов японского клевера, которое ей не шло. В руках она держала свиток романа. Запястья, выглядывавшие из рукавов, казались костлявыми, как у старухи, но волосы оставались такими же блестящими, как всегда. Она все еще была достаточно хороша, чтобы заставить меня страдать.

Пока я говорила, она сидела, с притворным безучастием наклонив голову. Но, как только я попросила разрешения удалиться, она перехватила мой взгляд. И одного этого мимолетного взгляда, полного торжества, особого изгиба губ и наклона головы оказалось достаточно, чтобы понять, что она тоже получила письмо и что это письмо не было таким холодным и кратким, написанным на толстой белой бумаге и запечатанным как официальное послание, как мое.

Спала плохо, все время просыпалась и видела во сне Канецуке. Утром, когда подняли шторы, я, встав на колени с зеркалом в руках, стала рассматривать свое лицо. Оно не так красиво, как лицо Изуми. И никогда не было таковым даже в молодости, когда сон у меня был лучше, чем теперь.

Разве мог он любить такое лицо? Однажды весенним утром мы говорили об этом. Когда я находилась с ним, бессонница казалась мне в радость, но иногда я сетовала на то, чего мне это стоит. Тени под глазами и все эти морщинки!

— Подожди, — сказал он и, выйдя во двор, поднял острый камень. Я наблюдала за ним сквозь бамбуковые занавеси. Когда он наклонился, халат сполз у него с плеча, и у меня перехватило дыхание. Надеюсь, Канецуке этого не заметил. Он вернулся, опустился передо мной на колени и взял из моих рук зеркало.

— Это сделает тебя счастливой, — сказал он и, прежде чем я смогла остановить его, взял камень и нацарапал на бронзе зеркала два китайских иероглифа.

Дразнил ли он меня? Они обозначали слово «красота».

— Ты испортил зеркало! — закричала я, отталкивая его. — Придется отправить его полировщикам, и, бог знает, смогут ли они привести его в порядок.

Он засмеялся и, подняв мои волосы, поцеловал меня в шею.

— Иди ко мне, — сказал он. — Ты не можешь сердиться на меня за это.

Как-то летом ювелиры вернули мне зеркало. Им удалось отполировать бронзу, но лицо, которое я увидела в зеркале на этот раз, выглядело менее свежим, чем прежде, потому что к тому времени я знала, что он встречается с Изуми.

В то утро, когда я погляделась в зеркало, его чистая поверхность как будто послала мне упрек. Я выскользнула во двор и подобрала подходящий камень. Какой мягкий металл эта бронза! Я не знала, что на ней так легко писать.

Я вырезала на металле те же иероглифы. Только я успела закончить, как услышала за спиной чье-то покашливание. Я обернулась и увидела Чудзё, горничную Изуми. В розово-желтом кимоно с удивленно поднятыми бровями она нависала надо мной, держась рукой за скользящую дверь.

— Извините меня, госпожа, — сказала она. — Я ищу Бузен.

Она вылетела из комнаты, как стрекоза, следующая по одному ей известному пути, и я поняла, что она все видела и расскажет об этом Изуми.

Кажется, прошло так много времени с последнего праздника Хризантем, когда я предвкушала, как надену свои коричневатые с золотом одежды и буду прохаживаться с другими женщинами в императорском саду, восхищаясь тронутыми морозом цветами.

Почему хризантема, аромат которой напоминает о смерти, считается символом долголетия? Почему не камелия? Ее цветы остаются свежими так же долго, но, в отличие от хризантемы, не распространяют в воздухе запах смерти.

Я ненавижу хризантемы. Их расцветка однообразная и блеклая, как вдовье платье, а листья похожи на высохшие руки старого человека. Если хризантемы долго стоят в вазе, их хрупкие стебли начинают источать тошнотворный запах.

Предпочитаю цветы, красота которых изысканно недолговечна: колокольчик, шток-розу и ипомею, которая раскрывается на рассвете и увядает, когда уходит день. Эти цветы настоящие, потому что их жизнь быстротечна, они правдивы, потому что время их цветения коротко. Сорванные однажды, они вянут так быстро, что поражают глаз скоротечностью своего существования.

Поэтому я осталась в своей комнате и читала, в то время как другие женщины прогуливались по Синзен-ен. Повсюду еще были видны последствия недавней бури. Мне рассказали, что плетеные изгороди были опрокинуты, поваленные деревья еще не распилены на дрова, а по краям пруда Дракона шуршал смятый тростник.

Наступили сумерки, уже зажигают лампы. Скоро женщины из Департамента садов возьмут мотки шелка и растянут их над клумбами хризантем. Всю ночь цветы, задыхаясь, будут лежать под шелком, как если бы буря погребла их под пышными сугробами снега. А утром, когда выпавшая на листья цветов роса пропитает шелк их запахом, Юкон вбежит в мою комнату с обрывком мокрой ткани в руках и скажет: «Быстрее, госпожа! Протрите лицо, и увидите, какой молодой станет ваша кожа!» Но я не стану этого делать, потому что не верю в постоянство.

Поскольку я устала сочинять письма к человеку, который мне не пишет, я решила отвлечься, занимаясь каллиграфией. Приготовила чернила и аккуратно разложила кисточки для письма, подобно тому, как специалист по иглоукалыванию раскладывает свои иглы перед пациентом.

Я старалась изо всех сил, но иероглифы получались слишком четкими, квадратной формы, а не бледными, с приятными для глаза волнистыми линиями, какими полагается быть письменам женщины. Как надоело мне слышать замечания о том, что мои строчки должны быть столь же изящными, сколь сильны мои чувства.

Я переписала для себя стихи из Маниёсю, написанные одним из стражников, который был послан на восточную границу. Он обращается к своей возлюбленной, и она ему отвечает:

Наступил час Кабана. Холодно и сыро. Дворцовая стража натягивает тетиву своих луков, чтобы отпугнуть злых духов.