Крещенные кровью - Александр Чиченков

— Как она? — спросил Ивашка. — Не передумала в участии своем?

— Вроде как засумлевалася, — ответил Голубев, — но ничаво. Савва и Авдей ее даже в предбанник не выпускают. Дали зелья соннова и…

— Силком вливали али сама выпила?

— Сама, не супротивлялася.

— Об чем вы энто? — встревожился Аверьян. — Вы што, кому-то худо причинить хотите?

— Не взбрыкивай. Щас сам все увидешь, — ответил Сафронов. — Делай все, как я велю, и ни об чем не вопрошай, покуда на то дозволенья не дам. Щас самолично коснешься Великова таинства оскопления, голубок. Заране упреждаю, обо всем опосля судачить будем!

Они вошли в предбанник.

— Хде она? — спросил Сафронов у Саввы, который, завидя его, сразу же отпрянул от печи.

— Тамма, — кивнул Авдей на дверь бани. — Готова ужо.

— Ступай к ней, — распорядился Ивашка, обернувшись к Аверьяну. — Ничаво не делай, токо рядышком с голубкой нашенской на полок присядь.

Переступив порог, Аверьян остановился, увидев обнаженную красивую девушку, лежавшую на полке. В нерешительности потоптавшись, вспомнив наказ «кормчего», приблизился к ней и примостился рядом. Покосился на дверь, будучи растерян, не зная, как поступить, однако что-то подсказывало ему…

Аверьян опустился на четвереньки и легко прикрыл ладонью рот девушки, затем потряс ее за плечо. Она, казалось, не хотела просыпаться. Сонно нахмурившись, пробормотала что-то, но глаз так и не открыла. Аверьян нагнулся ближе и решил разбудить ее шепотом на ухо.

Глаза девушки широко раскрылись, а рот попытался издать крик под его ладонью.

В это время за дверью послышались шум и топот сапог. Дверь открылась. Вошел Сафронов. Его лицо было напряженно как никогда, весь вид кормчего ясно свидетельствовал о том, что все мысли и чувства устремлены к обнаженному юному телу. Ивашка не отказался бы от задуманного, если даже на его голову в тот момент рухнули проклятия рода человеческого или бы загорелась баня. В руках он держал железный прут, с раскаленным добела концом.

Аверьян вытер рукавом проступившие капли пота со лба и настороженно посмотрел на этот прут. Сердце беспокойно екнуло, дыхание замерло.

На лицах скопцов, вошедших за Ивашкой, — решительность и фанатизм. Они словно жаждали видеть ужасное зрелище и были готовы ускорить его своим вмешательством.

Сафронов, нахмурив брови, несколько секунд молчал, словно изучая тело жертвы. Затем поднял голову, окинул живыми черными глазами баню и сказал:

— Вот и все, Аннушка, времячко вышло. Щас ты познаешь все таинства обряда божественнова и обретешь вторую чистоту! — Он обернулся к застывшим сзади единоверцам, затем приподнял керосиновую лампу перед лицом девушки и продолжил: — Разглядел ли хто из вас очи энтой голубки? Вы токо поглядите, как она трепещет! Имеем ли мы право обрекать ее на излишнее ожидание? Заставлять ее ждать благодати, кады она рядышком, — преступление! — Ивашка замолчал, передавая в руки Саввы керосиновую лампу, и вдруг повернулся к едва живой от страха девушке: — А ну?!

— Не-е-е-ет! — закричала та не своим голосом, отвалившись к стене.

Сафронов поднял глаза, прищуриваясь, чтобы лучше разглядеть перекошенное страхом лицо. Голос девушки, взывавшей за помощью, задрожал от ужаса:

— Аверьян?!

Девица потянулась к нему обеими руками. Она задыхалась и тихо поскуливала. Аверьян понял: если он немедленно не поможет, та умрет. Тогда он попытался заслонить ее своим телом и, в этот момент…

Его голова повисла где-то между небом и землей от сильной боли, но сознания он не потерял. Звон полностью заполнил его уши, заглушая возгласы толпящихся в бане скопцов. Он качнулся вперед. Из носа фонтаном выплеснулась кровь.

— За што ж вы эдак меня, братцы? — прошептал он и сам не услышал своих слов.

— Штоб место свое знал и нос куда ни попадя не сувал! — проник сквозь хаос в его сознании голос.

Затем Аверьян почувствовал чью-то руку на своей талии, а еще пара рук поддержала его за плечи. Какой-то голос звучал обеспокоенно, и не было уверенности — не сам ли он разговаривает с кем-то.

Лишившись единственной, хотя и ненадежной подмоги в его лице, девушка перешла к отчаянному сопротивлению. Она схватила с полки большой медный таз и стала отбиваться им от нападавших скопцов.

— Не трогайте меня! — кричала она. — Я еще не готова ступить на ваш корабль! Не касайся и ты меня, изверг! — яростно бросила она в лицо Ивашки, все еще стоявшего перед ней с остывающим прутом в руках.

Сафронов предпринял неудачную попытку схватить девушку, но та ловко увернулась и забилась в угол, прикрываясь тазом.

— Хосподи, помоги мне! — задыхаясь, прошептала она, однако Ивашкина рука выхватила ее из угла и с силой уложила на полку. — Хосподи, молю Тебя… молю, Хосподи!

Сафронов вытер губы и взглянул на скопцов. Те толпились в дверном проеме, уставясь на него. Тогда он поднес прут к соску левой груди девушки.

— Всем вон отсель! — приказал он своим последователям. — Нынче я сам, без вас справлюся!

Скопцы послушно вышли в предбанник и закрыли за собою дверь, а Аверьяна, случайно или умышленно, оставили в бане.

Как только дверь за ними захлопнулась, по парной мгновенно разнесся резкий запах паленого мяса. Девушка дико завизжала и тут же провалилась в глубокий обморок.

Скопцы в предбаннике запели один из своих псалмов, а Ивашка прижег сосок на второй груди девушки и велел снова накалить в печи прут, а сам вытащил из кожаного футляра бритву. Он собственноручно удалил несчастной половые губы. Вторая чистота снизошла.

Присыпав чудовищные раны каким-то порошком, Ивашка, чтобы окончательно заглушить «зов грешной плоти», выжег крест во всю спину несчастной.

— Хосподи, да ты убил ее, Ирод! — закричал в отчаянии Аверьян, приходя в себя.

Сафронов никак не отреагировал на прозвучавшее обвинение. Он бережно обернул простыней тело оскопленной, после чего крикнул не оборачиваясь:

— Эй, хто там… Голубку нашу в избу снесите и Агафье передайте!

Затем хмуро глянул на Калачева:

— Аверьяшку как пса, на цепь садить велю! Пущай ночь мозгами ворочает, а с утреца раннева прямо к покаянию ево и призовем!

* * *

На следующее утро Ивашка сам пожаловал в баню и развязал Аверьяна.

— Эх ты, лапоть ушастый, — укоризненно покачал он головой. — Ты нам чуток все таинство в балаган не обратил. Девку, видишь ли, спасать мылился… А от ково, скажи на милость?

Аверьян не помнил, как провел ночь, но вот издевательство над девушкой не забыл и брошенный Ивашкой упрек встретил во всеоружии.

— Она не жалала оскопляться, — сказал он, хмуря брови и растирая на запястьях рубцы от веревок. — Ты же сам сказывал, што оскопленье завсегда таинство добровольное.