Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача - Феликс Керстен

7 февраля 1940 года

Несколько дней назад Гиммлер спросил меня, не хочу ли я посетить масонский департамент при Главном управлении имперской безопасности. Он считал, что я имею совершенно неправильные представления об истинной природе масонства и мне следовало бы ознакомиться с этим явлением поближе. Я согласился.

Сегодня я побывал в департаменте. Во-первых, там есть огромная картотека, включающая все имена из списков, конфискованных в распущенных ложах. На каждой карточке указана ложа и звание конкретного лица, его политическое и экономическое положение; на важные фигуры, как в Германии, так и за границей, имеются специальные документы. Мне разрешили выбрать несколько карточек, и, чтобы проверить их точность, я взял карточки тех, про кого знал наверняка, что они масоны. Сведения оказались верными.

Затем меня привели в настоящий масонский храм, где объяснили масонский ритуал и прочли лекцию о мнимой опасности этого движения, его международных связях, о его силе и влиянии. Мне показали документы, иллюстрирующие дела и методы масонов с целью доказать, что они пользуются ядом для устранения предателей из своих рядов. В храме были гроб с масонскими знаками, множество черепов, фартуки и регалии – не слишком-то приятное зрелище. Могу свидетельствовать, что все это вместе с достаточно умело оформленными стендами о деятельности масонов производит известное впечатление на посетителя. До того как разразилась война, в департаменте ежедневно проводились экскурсии. Здесь побывали тысячи лидеров партии, гитлерюгенда, офицеров армии и гражданских служащих. Меня уверяли, что офицерские курсы в Берлине обычно завершаются визитом в масонский музей. В целом это очень продуманный метод демонстрации той опасности, которую якобы представляет эта «наднациональная сила».

Под конец мне показали колоссальную библиотеку, в которой собрано все написанное о масонской деятельности, как самими масонами, так и их врагами. Ее источником послужили книжные богатства из закрытых масонских храмов, свезенные в одну большую масонскую библиотеку. Для библиофила это, безусловно, уникальная коллекция; в нее включены материалы об оккультных методах лечения, особенно о китайских и индийских, которые представляют для меня громадный интерес. Я разговаривал с одним из специалистов, интеллигентным молодым ученым, который полагал, что участвует в жестокой борьбе с вторыми после евреев самыми опасными врагами мира; и он собирался внести свой вклад в победу над этим «бичом человечества».

Я узнал, что идея создать подобный масонский музей исходила от Гейдриха, главы полиции безопасности. Одновременно он создал информационный центр для всех государственных и партийных структур. Когда какого-нибудь человека называли масоном, это ставило крест на его партийной, гражданской или военной карьере. Ряд видных лиц уже лишились своих должностей по этой причине. В частности, Гейдрих возглавил кампанию против доктора Шахта, президента Рейхсбанка, на том основании, что тот – «высокопоставленный масон».

Я покинул департамент с твердым решением получить от Гиммлера более полную и всеобъемлющую информацию.

Фриденау, Берлин

15 февраля 1940 года

Случай выпал сегодня, когда я сообщил Гиммлеру, что воспользовался его предложением и посетил масонский департамент.

– И какое у вас впечатление о масонах? – спросил он.

Я ответил, что ушел оттуда с впечатлением, будто все выдающиеся люди последних двух столетий были масонами. Я никогда не знал этого раньше: должно быть, за масонством стоит большая интеллектуальная сила, раз оно обладает такой притягательностью. К несчастью, об этом ничего не было сказано в лекции; она свелась к изображению ужасного наднационального тайного общества, раскинувшего над многими странами свою сеть, в центре которой, как пауки, сидят немногочисленные вожди, отдающие приказы. Если верить тому, что мне показали, то это в принципе те же самые люди, которые возглавляют международные еврейские организации.

– Так вот вы до чего дошли, – засмеялся Гиммлер. – Конечно, за масонством лежит определенная идея, идея Французской революции с ее требованиями свободы, равенства и братства, с ее гуманистическими идеалами и правами человека. Но это только камуфляж, чтобы привлечь к масонству широкие массы, навязать им свое мышление, склонить их на свою сторону или по крайней мере нейтрализовать. Благодаря этому дьявольски хитроумному трюку под влиянием масонов оказались тысячи людей, сами по себе достойные и респектабельные: как государственные чиновники, так и специалисты из деловой сферы и промышленности. Эти несчастные обманутые верят, что служат великому гуманитарному идеалу, не осознавая, как их используют. Это особенно верно в отношении наших добрых немцев, которые всегда были податливы к любым идеологическим махинациям.

Насколько точно это совпадает, подумал я, с тем, что думают о национал-социализме его враги, особенно за границей. Сколько раз я слышал аналогичные умозаключения! И я спросил Гиммлера:

– А что бы вы сказали, господин рейхсфюрер, если бы услышали такое мнение о национал-социалистической партии: «Маленькая группа, состоящая из Адольфа Гитлера, Гиммлера, Геринга, Геббельса, Розенберга, Лея и нескольких других, пользующаяся национал-социалистическими идеями, особенно расовым и пангерманским учениями, чтобы обманом подчинить себе широкие массы и использовать их в собственных планах всемирного господства. Простой добрый национал-социалист доверчиво идет за ними и верит, что служит великому идеалу, в то время как, будучи немцем и, следовательно, податливым к любым идеологическим махинациям, он не замечает стоящей за ними реальности»?

– Вы иезуит, господин Керстен, – рассмеялся Гиммлер, – но не можете же вы всерьез сравнивать нашу работу на благо народа с идеологическими фантазиями масонов и Французской революции. Мы занимаемся совершенно конкретными вопросами, настолько очевидными, что любой человек легко может сам в них разобраться.

– Сторонники Французской революции утверждали то же самое, – возразил я. – Тогда тоже стояли совершенно конкретные вопросы, из которых я назову лишь несколько: освобождение крестьян из-под власти землевладельцев, а ремесленников и купцов – от тягостных корпоративных уз; освобождение личности от знаменитых lettres de cachet – ордеров на арест, покупавшихся за деньги и позволявших их владельцам посадить в тюрьму любого несчастного, который окажется вписан в такой ордер. Далее, тогда стоял вопрос свободы научных исследований и свободы совести от принуждения, налагаемого церковью. Все это были исключительно реальные и конкретные требования. Они и стали движущей силой Французской революции, придав ей столь взрывной характер и, прежде всего, столь потрясающий эффект, который она произвела на широкие массы. Вы же не думаете всерьез, господин рейхсфюрер, что обычный человек питал бы энтузиазм к абстрактным идеям свободы, равенства и братства, если бы они не имели конкретного применения к его повседневной жизни? Ведь для крестьян свобода означала избавление от вооруженной борьбы, для торговых городов – эффективный свободный бизнес, а для ученых – свободное проведение научных исследований, свободу совести и свободу деятельности в любых сферах жизни.