Под защитой твоей нежности - Ольга Гусейнова

Моя радость уступила место страху и непониманию: этот мужчина передо мной, вер, не просто матерый, он — бессмертный и явно принял меня за другую. Папа говорил, оборотень, проживший больше тысячи лет практически неуязвим. Даже перед огнем. Только если голову оторвать, но кто же позволит лишить себя головы?!

— Меня зовут Мариза, — впервые за тринадцать лет я решилась произнести свое настоящее имя. — Я не…

И обернулась на слишком характерный звук. Дальше я во все глаза смотрела на истекающих кровью, мертвых Мартинеса, Себастьяна, свалившегося кулем у окна, и моего мучителя дона Луку, рухнувшего под стол, сложившись пополам. Таращилась на его труп и почему-то не испытывала удовлетворения, а ведь убийца моей семьи мертв. Еще и Себастьяна стало жалко до слез, он же безобидный как дворняга. Саллеса не жаль, нет, но, оказалось, что я совсем не готова к его смерти. Вот так, сразу, походя, прямо у меня под ногами… И облегчения нет, совсем нет чувства радости и свободы от мучителя. Нет мысли, что родные отомщены. Как же так? Ведь я столько лет мечтала увидеть смерть и мучения Кровавого Дона, но исполнившаяся мечта не избавила от боли и страха.

— Моя Кассандра, моя волчица, моя идеальная пара… — шептал словно загипнотизированный Фабиус, игнорируя мои слова и происходящее вокруг.

Он вынудил меня повернуть голову к нему, приласкал мою щеку, коснулся губ, его глаза горели совершенно нездоровым желанием и похотью, но в этот момент его пальцы спустились к моей шее, к ошейнику и цепи, которой я была прикована к стене.

Сначала вер не поверил себе, намотал цепь на кулак, дернул, я вскрикнула от боли в горле, приподнимаясь на цыпочки, ошейник жестко душил меня. А потом вер сорвался — дернул цепь вверх и прорычал мне в лицо:

— Ты не Кассандра, моя пара никогда не позволит посадить себя на цепь. Поставить на колени! Она сильная! Умная! Ты украла ее тело! Ты не пахнешь как она!

— Отпустите, меня, пожалуйста… — задыхаясь, прохныкала-прохрипела я.

Оборотень явно был не в себе, сыпал обвинения:

— Снова на цепи? Как тогда с Морруа? Как ты могла позволить себя поймать? Бросила меня одного, променяла на него и костер…

— Мессир, — вновь подал голос, напряженно смотревший на нас вместе с тремя другими вер; похоже, я не ошиблась, Фабиус — их вожак, глава.

— Поджигайте здесь! Все! — вдруг успокоился мой очередной мучитель, неожиданно выпуская из захвата цепь, оттолкнув меня так, что я упала на колени.

— А самка? — осторожно уточнил другой спутник.

Мессир резко и угрожающе обернулся к нему, показав, что судьбу «самки» решает здесь только он. И судя по буквально затапливающему меня с головой страху и отторжению, Фабиус — не мой Волк. И оборотни — не равно спасение, как я думала тринадцать лет плена.

— Я все сказал! — прозвучал короткий приказ Фабиуса, затем он смерил меня, сжавшуюся на полу, нечитаемым взглядом, задержался на цепи и молча покинул комнату.

Остальные тоже посмотрели меня, с явной досадой поморщились и последовали за вожаком. Один вер задержался у двери, проследив за людьми-наемниками, заливавшими пол бензином. Вскоре пламя вспыхнуло так высоко и мощно, что я, отпрянув к стене, завизжала от ужаса. Я вновь попала в огненный ад, как тогда, на берегу Жапуры. Когда пожар охватил все вокруг. Только теперь у моих ног не вожак стаи догорает, а ждет пламени труп его убийцы — дона Саллеса.

Пожар разгорелся с неимоверной скоростью, по дыму и треску я догадалась, что горит не только кабинет, а весь дом. Со двора доносились крики, рев моторов, а сильный ветер только усугублял положение. Я металась, пыталась освободиться, но ключ дон выронил у окна, так далеко мне не достать. С радостным визгом я заметила нож для писем, позолоченный, в красивой подставке. Носком туфли смогла дотянуться до нее и подтолкнуть ближе к себе.

Но уже через пару минут я орала от ужаса и безысходности: нож годился лишь для того, чтобы острым концом убиться. Лезвие не годилось перерезать широкий ошейник из толстой крепкой кожи. Я в отчаянии долбила им стену, пытаясь подточить скобу, удерживающую цепь. А огонь подбирался все ближе. Там, где поливали бензином, уже начал проваливаться пол, последние дни стояла удушливая жара, а вентиляторы под потолком только гоняли воздух, «разогревая» пожар.

Я била скобу ножом, царапала когтями до крови, пыталась разорвать ошейник и рыдала от отчаянья. В какой-то момент вспомнила про пистолет. Поскуливая и подвывая, с трудом дотянулась до него кончиками когтей и вытащила. Затем, отклонив голову, приставила дуло к замку ошейника, иначе он меня задушит при обороте. От грохота выстрела я оглохла, меня чем-то чиркнуло по скуле и уху, остро запахло кровью, но оковы спали. Дом уже во всю пылал, единственный оставшийся выход — окно. Я скинула туфли, одежду и, обернувшись, в пару прыжков перемахнула дыры в полу и огонь, жадно лизнувший мои лапы.

Я приземлилась на четыре лапы, кувыркнулась несколько раз по газону и вместе с подпаленной шкурой ощутила свободу и — ударивший в морду вместе с ветром голос, от которого у моей волчицы дыбом встала шерсть на загривке:

— Ну здравствуй, Кассандра, моя сильная, славная волчица. Ты все-таки вернулась ко мне из огня!

Моя волчица дрожала от страха, паники и отвращения, как и моя измученная душа в ней. Я пыталась отпрыгнуть, ускользнуть, сбросить тушу огромного зверя, но силы были не равны. Что может молоденькая самка против матерого самца? Что может юный оборотень против бессмертного вера, давным-давно спятившего и от того еще более опасного и безжалостного?!

Огромный серый волк неизменно оставлял на моей шкуре множество укусов, рваных ран и даже брачных меток. Вот и сегодня силы утекали вместе с волей к сопротивлению и желанием жить, а страшная кровавая игра никак не заканчивалась. Волк, перемазанный в моей крови, гонял меня по просторным, шикарно обставленным покоям как кот мышь.

Наконец зверь навалился на меня всей массой, дыхание сперло, в шею впились здоровенные клыки. Поджав хвост и зажмурившись, я терпела, пока волк терся об меня, раня когтями и зубами, — бесполезно, но неистово, словно от этого что-то изменится и проснется у него внутри. Я умоляла Луну, чтобы его челюсти сомкнулись на моей шее и — дернули назад, вырывая горло, забирая жизнь, но мессир Фабиус де Лавернье никогда и никому не делал одолжений или даже таких специфических подарков. Как быстрая смерть, о которой я мечтала.

Теперь дрожали оба: я — от ужаса, отвращения и слабости, он — от напряжения и ярости, ведь за десять лет владения ему не удалось овладеть мной. Мучительно долгих десять лет, когда каждый день, стоило ему вернуться в свое логово-поместье, становился похож как две капли воды на предыдущий.

Сегодня, как и прежде, зверь, так и не сумевший вызвать у себя сексуальное возбуждение, наконец-то выпустил меня из своих когтей и, мгновенно сменив ипостась, развалился рядом. Здоровенный голый мужчина, весь в моей крови и буквально захлебывающийся очередным натиском безумия и разочарования, недовольно прорычал: