Сам по себе - Святослав Владимирович Логинов

его прижимало к бугристой поверхности неба, где и должно было наколоть на одно из бесчисленных копий и утянуть в бездны эфира. С давних времён Сам не боялся небесного огня, а острое копьё пугало его, обещая невиданные мучения. Пугает неведомое, а Сам помнил, как кричала Харизма, когда мутовка волокла её на третье небо.

Именно в этот миг раздался зов старого знакомца: «Ой, что тут происходит! Беги на помощь!» Все планы и попытки спасения были немедленно забыты. Сам совершил немыслимый курбет и очутился внизу, куда звал его верный ползун. Здесь тоже было неспокойно, но это не шло ни в какое сравнение со штормом второго неба.

— Харизма! — кричал ползун во всю мочь своего невеликого разума и негромкого голоса. — Она встала!

Действительно, это была Харизма, облик которой Сам не мог вспомнить, но, оказывается, не забывал никогда.

Харизма сидела посреди крошечного садика, который вырастили для неё верные ползуны, и тихонько гладила травки и цветочки. Удивительным образом она умудрялась ничего не помять.

— Тут опасно, — сказал Сам. — Мутовка ищет тебя.

— Не найдёт. Я маленькая, а мутовка хотя и длинная, но совсем крошечная. Такое событие произойти не может.

Слова эти не были сказаны прежде, но они подразумевались в недавнем прошлом, когда Харизма ещё не беседовала с Самом. До этого Сам лишь знал, что Харизма может говорить, произнося слова, но на самом деле говорить удавалось только с ползунами, не считать же за беседу пререкания с болтуном. Всё было так ново и необычно, что сначала Сам ответил на внешний вопрос и лишь потом обратился к внутренним смыслам.

— Такое событие произошло совсем недавно, на моей памяти.

— Вот именно, поэтому второй раз оно не произойдёт, хотя теория вероятности утверждает обратное.

Сам не знал, что такое теория, и что такое вероятность и потому возражать не стал. Когда в предложении сразу два незнакомых слова, лучше не спорить, а помалкивать.

Харизма говорила тихо, не глядя на Сама, и тот, наконец, сумел вдуматься в смысл слов. Харизма сказала, что она маленькая, но Сам слушал её слова, глядя в лицо, видел, что Харизма огромна, а он со своим копьём и победами над чудовищами по-прежнему остаётся зубастой крохой, что когда-то ринулась спасать великое.

— Всё равно, будь осторожна, пока я не разберусь с жирным хозяином мутовки.

— Почему ты думаешь, что он жирный?

— Потому, что он ест много масла. А иначе, куда ему столько.

— Приятного аппетита, — непонятно сказала Харизма.

С Харизмой можно было говорить неспешно, подбирая слова и пытаясь понять смысл слов прежде незнакомых. Часть слов можно пропустить, их значение проявится в будущем.

— Меня не слишком волнует аппетит обитателя третьего неба, что бы это слово ни значило. Не беспокоит и природа небесной мутовки, ведь это всего лишь инструмент, которым кто-то ковыряет природу. Но зачем он это делает? Ещё недавно я ходил, куда придётся, и тыркал копьём всё подряд. Я наделал немало глупостей, но я слишком недавно живу на свете. Неужели владелец мутовки тоже перебалтывает мир по недомыслию?

— Мутовка нужна для того, чтобы сбивать масло, — твёрдо ответила Харизма.

— Зачем нужно масло, тем более сбитое из трёх вселенных разом?

— Не знаю, — ответила Харизма. Ответ прозвучал так тихо, словно кто-то из ползунов шептал по секрету, не желая разбалтывать важную тайну. — Наверное, он его всё-таки ест, хотя я бы не стала этого делать.

— Я тоже, — согласился Сам. — Я не пробовал масла, но уверен, что мошок, который выращивают ползуны, гораздо вкуснее. К тому же, ползуны научились выращивать ещё много всяких вкусностей. Если хочешь, они тебя угостят.

— Мне это не надо. Я вообще ничего не ем. Моя задача не есть, а думать обо всём на свете. И немножко помогать, кому это нужно, хотя это и необязательно.

— Поэтому я должен подняться на третье небо и разузнать всё, как следует, — Сам помялся и добавил: — А вдруг над ним окажется четвёртое небо, а там и пятое? Это было бы забавно.

— Почему ты называешь то небо третьим? Ведь оно на самом деле второе.

— Оно само так назвалось, и значит, будет третьим, безо всякой особой причины. Весь мир назвался так, как случайно повернулся язык. И покуда никто этого не запретил.

Харизма, не возражая, кивнула, дозволив Саму пуститься в путь.

Почему-то Сам был уверен, что на этот раз мутовка не перехватит его на полпути. Так и вышло, первая часть путешествия прошла на редкость спокойно. Но чем дальше поднимался Сам, тем сильнее разогревалось копьё. Оно светилось и потрескивало, проявляя свою истинную природу, но до поры дозволяло держаться. Небо, Саму хотелось верить, что оно настоящее, становилось всё ближе и вещественнее, никаких радуг и облаков на нём не замечалось. Наконец летучее копьё звонко ударилось о твердь, его вывернуло из рук, и Сам, кувыркаясь, полетел туда, где предполагался низ. Выручил богатый опыт прошлых полётов на небо. Сам малость притормознул, прекратил падение, поймал копьё, и принялся парить под самым небосводом, выискивая дырку, через которую можно было бы проникнуть на ту сторону небесной сферы. Дыра, несомненно, должна быть, ведь из неё льётся дождь, а соваться туда, откуда бьёт мутовка, значит, искать смерти.

Нашлась не просто дырка, а извилистый ход, прогрызенный небесным червём. Сам червяк, по счастью, Саму не встретился. Биться с ним не хотелось, уж он-то не виноват в бесчинствах мутовки. Сам протиснулся сквозь червоточину и очутился на очередном небе. Здесь было темно, жарко и отвратительно смердело прогорклым маслом. Более того, на третьем небе оказалось невозможно дышать. Воздуха здесь не было и в зачатке. Сам мог обойтись и без воздуха, но это было неприятно.

«Воздуха нет, а запах есть, — подумал Сам. — Странно это, но, ничего, разберёмся».

Несколько трудных шагов в непроглядной темноте, и перед Самом объявился хозяин верхнего мира.

Прежде всего, Сам увидел ноги. Они были огромны и напоминали уже не столбы, а башни, от строительства которых отказались ползуны. На башнях воздвигнулось тулово, такое же чудовищное, что и ноги. Разумеется, такие ноги ходить не могли. Хозяин неподвижно сидел на ногах, вырастая из тёмной поверхности неба.

Имелись также и руки. Толстые и корявые, числом не меньше трёх, они прочно сжимали то, что Сам определил, как рукоять мутовки, хотя прежде никаких рукояток видеть не доводилось. Здесь мутовка не светилась и, вообще, вела себя мирно.

Сам оскалился и привычно вздел копьё наизготовку. У самых ступней владельца мутовка не достанет его, он подошёл слишком близко. Вот только пробьёт ли копьё каменную