Русский Берлин - Александр Попов

Николай Карамзин

Теплым июльским вечером 1789 г., ближе к ночи, к Берлину со стороны Бранденбургских ворот подъехала коляска, в которой сидел русский писатель Николай Михайлович Карамзин, возвращавшийся из Потсдама. Чтобы въехать в город, ему пришлось объяснить страже цель приезда в прусскую столицу. «Городские ворота были уже затворены, — писал Карамзин, — однако ж нас впустили».

Берлин был одним из многих городов, которые писатель посетил во время своего путешествия в Европу, предпринятого в 1789–1790 гг. Результатом поездки стали знаменитые «Письма русского путешественника». Появление их в печати сделало Карамзина известным литератором. Некоторые филологи считают, что с этой книги началась современная русская литература.

Бранденбургские ворота в 1735 г. Гравюра Даниеля Ходовецки (Ходовики)

В Берлине писатель остановился в трактире на Брудеригграссе (Bmederstrasse), что недалеко от станции метро «Шпительмаркт» (Spittelmarkt). При заселении потребовалось заполнить анкету, что немало удивило Карамзина. Зато, объяснил с важным видом хозяин, завтра о приезде русского путешественника будет объявлено в газетах.

Карамзин прекрасно говорил по-немецки, общался с берлинцами не через переводчика, оттого ценнее его воспоминания. В своих письмах он оставил весьма любопытные описания Берлина тех лет. Первое впечатление нельзя назвать приятным. «Лишь только вышли мы на улицу, я должен был зажать себе нос от дурного запаха: здешние каналы наполнены всякою нечистотою. Для чего бы их не чистить? Неужели нет у берлинцев обоняния? — Д (знакомый Карамзина, живший в Берлине. — Авт.) повел меня через славную Липовую улицу (Унтер-ден-Линден. — Авт.), которая в самом деле прекрасна. В средине посажены аллеи для пеших, а по сторонам мостовая. Чище ли здесь живут, или испарения лип истребляют нечистоту в воздухе, — только в сей улице не чувствовал я никакого неприятного запаха. Домы не так высоки, как некоторые в Петербурге, но очень красивы. В аллеях, которые простираются в длину шагов на тысячу или более, прогуливалось много людей».

В дальнейшем обоняние русского литератора, видимо, освоилось с местными ароматами, поскольку иначе как прекрасным Карамзин Берлин не называет. И даже защищает его жителей, когда слышит о них нелицеприятные высказывания. «Берлин по справедливости можно назвать прекрасным; улицы и домы очень хороши. К украшению города служат также большие площади: Вильгельмова, Жандармская, Денгофская и проч. На первой стоят четыре большие мраморные статуи славных прусских генералов: Шверина, Кейта, Винтерфельда и Зейдлица.

Нравственность здешних жителей прославлена отчасти с худой стороны. Господин Ц. (знакомый Карамзина, живший в Берлине. — Авт.) называет Берлин Содомом и Гомором; однако ж Берлин еще не провалился, и небесный гнев не обращает его в пепел. В самом деле, г. Ц забыл, что во всех семьях бывают уроды и что по сим уродам нельзя заключать о всей семье. Мудрено и людям считаться между собою в добродетелях или пороках, а городам еще мудренее.

Говорят, что в Берлине много распутных женщин; но если бы правительство не терпело их, то оказалось бы, может быть, более распутства в семействах — или надлежало бы выслать из Берлина тысячи солдат, множество холостых, праздных людей, которые, конечно, не по Руссовой системе воспитаны и которые по своему состоянию не могут жениться.

Мне сказывали, что однажды ввечеру… развращенные берлинские вакханты… бросились на одного несчастного Орфея, который уединенно гулял в темноте аллеи; отняли у него деньги, часы и сорвали бы с него самое платье, если бы подошедшие люди не принудили их разбежаться. Но когда бы рассказали мне и тысячу таких анекдотов, то я все не предал бы анафеме такого прекрасного города, как Берлин.

В похвалу берлинских граждан говорят, что они трудолюбивы и что самые богатые и знатные люди не расточают денег на суетную роскошь и соблюдают строгую экономию в столе, платье, экипаже и проч. Я видел старика, едущего верхом на такой лошади, на которой бы, может быть, и я постыдился ехать по городу, и в таком кафтане, который сшит, конечно, в первой половине текущего столетия. Ньшеиший король живет пышнее своего предшественника; однако ж окружающие его держатся по большей части старины. — В публичных собраниях бывает много хорошо одетых молодых людей; в уборе дам виден вкус».

Карамзин провел в Берлине около десяти дней. Посетил Королевскую библиотеку, которая потрясла писателя своими размерами. Особенно впечатлило его «богатое анатомическое сочинение с изображениями всех частей человеческого тела».

В театре, посмотрев драму Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние», Карамзин был «приятно растроган» и «плакал как ребенок».

В один из вечеров Карамзин побывал в «Зверинце» (парк Тиргартен, в дословном переводе «Зоосад»), который «простирается от Берлина до Шарлоттенбурга и состоит из разных аллей: одне идут во всю длину его, другие поперек, иные вкось и перепутываются: славное гульбище!». В одном из ресторанчиков угостился «белым пивом», которое ему, однако, «очень не полюбилось».

Привычное словосочетание и вместе с тем символичный для «Русского Берлина» факт — центральная площадь немецкой столицы носит имя русского царя.

Клятва у гроба

Армия Наполеона в 1805 г. на всех фронтах громила войска Антифранцузской коалиции, в которую входила Россия. Пруссия держала нейтралитет, и в октябре Александр I приезжает в Берлин, чтобы заключить с королем Фридрихом Вильгельмом III союз против Наполеона. Почти две недели шли переговоры. О совместных военных действиях не договорились, но прусский король обязался направить Наполеону ультиматум и обещал поддержать Россию военной силой, если французский император отвергнет посредничество Пруссии. Перед расставанием в ночь на 25 октября оба монарха дали обет взаимной дружбы перед гробницей Фридриха II в гарнизонной церкви Потсдама. Это создало видимость дипломатического успеха миссии в глазах Европы. Рисунки с изображением клятвы у гробницы широко распространялись в Германии. А в качестве политического жеста именем русского царя назвали «Скотный рынок» — площадь, где тогда муштровали солдат, торговали скотом и шерстью. Из Берлина Александр I отбыл в войска с надеждой, что пруссаки все-таки выступят. Но когда 2 декабря 1805 г. разразилась битва при Аустерлице, пруссаки не пришли. Армия Фридриха Вильгельма числом более 100 тысяч солдат оказалась вне игры. Направленный к Наполеону с ультиматумом граф Ганс Христиан Гаугвиц, как писал Талейран, «совершив либо глупость, либо преступление, не сделал ничего того, что было ему поручено, и вырыл пропасть, поглотившую затем… и его собственную страну». Гаугвиц задержал выполнение полученного им поручения до битвы под Аустерлицем и был вынужден потом, после наполеоновской победы, подписать постыдный для Пруссии Шенбруннский договор.