Целитель #10 - Валерий Петрович Большаков

изрядно… Сын растет, хоть и нечаянный. А уж вражья я схоронил… Целое кладбище.

Хотя вчерашние двое, помноженные на ноль, все же не справедливый размен — за смерть хорошего человека, вроде егеря в Вискулях, надо выпиливать десятки негодяев. Чтобы всё было по-честному.

«Ничего, выпилим», — подумалось мне.

О том, что я обрел некогда утерянное оружие, незримое, но весьма действенное, никому не догадаться. А подсказок не будет.

Пускай чешут маковки, гадая, куда это запропали губастый с дрисливым! Неизвестность пугает сильнее явной опасности.

Поприседав, я отжался раз тридцать, лишь бы согреться, и подумал, что мои тренировки вполне могли растормозить подкорку — и вернуть навык сверхскорости. В самом деле, «пустая рука» развивают быструю силу и реакцию, мышцы со связками делаются крепче…

Моя ситуация смахивает на восстановление человека, обездвиженного инсультом. Будешь упорно заниматься — встанешь и пойдешь!

— Эй! — раздался грубый голос, и зажегся фонарь, обжигая светом. — Три шага назад!

Моргая и морщась, я исполнил приказ. Грюкнул засов, и в камеру просунулся дюжий боевик. Мрачно глянув на меня, он выставил бутылку минералки и пакет хлебцев.

— Жри! — буркнул он.

Напарник, переминавшийся в коридоре, опустил автомат, выпуская «кухаря».

— Дзекую, — вежливо поблагодарил я.

Автоматчик пристально глянул на меня, и отвел глаза. Брякнул засов.

«Интереснейшее племя — ляхи, — размышлял я, хрустя хлебцем, — лилипуты с самомнением великанов. И уроки не учат! Сколько раз чванливая шляхта с имперскими замашками выводила из себя соседей? Трижды делили Польшу, а пшеки никак не уймутся! Какой-то у них комплекс национальной неполноценности… „Польска од можа до можа“! Да не просто от Балтийского до Черного, а и до Адриатики, чтоб и Румынию хапнуть, и Югославию с Чехословакией! И Белоруссию им подай, и Прибалтику, и даже Финляндию. А не сбылось, не стала Варшава столицей великой державы — и страдает „Гиена Европы“, мается неуемной гордыней…»

Позавтракав, я ополовинил бутылку нарзана. В сознании бродили яркие воспоминания о жареных колбасках… Но облизываться позже будем.

Бледно-розовый луч зари высветил свод коридора, и тут же, словно дождавшись сигнала о восходе солнца, послышались торопливые шаги.

Томаш Платек пришатнулся к решетке, расплываясь в откровенно людоедской улыбке. В руке он сжимал АКМ, еще один автомат висел за спиной. Да пара «рожков» за поясом…

Что-то грядет?

— Миха! — торопливо заговорил Томек, оглядываясь. — Катер показался, с «гостями»! Я их встречу салютом! — он качнул «калашом». — Станет очень шумно…

— …И мы, в суматохе… — я жестом изобразил зигзаг.

— Да! — выдохнул поляк. — Больше ничем не помогу!

— Дзекую! — ухмыльнулся я. — Удачи!

Мы крепко пожали руки через решетку, и Платек широко пошагал вон.

«Надо закругляться. Погостили, и будя…» — мелькнуло в голове.

Минуты не прошло, как боевики забегали, наводя суету. Пропыхтел вразвалочку давешний «кухарь», закидывая «Калашников» на жирное плечо. Гомон голосов наплывал снаружи волнами, и вот на них наложился рокот мощного мотора.

«Пора!»

Я резво вынул прут, бочком выскальзывая в коридор. Пробежался на носочках, сдергивая засовы — и слыша, как радостно голосят наверху.

— Ромуальдыч! — окликнул тихонько. — Федорыч!

— Етта… Строимся! Хе-хе…

Первыми в дверцу просунулись Корнеев с Кивриным, помятые и растрепанные. Следом, кряхтя, вылез Вайткус с «калашом», болтавшимся на шее.

— Что за шум, а драки нет? — вытолкнул он, кивая на выход.

— Щас будет, — по моим губам зазмеилась нехорошая улыбка.

Показался осунувшийся Машеров, за ним маячил Чесноков со «Стечкиным» в опущенной руке.

— Подвел я вас, ребята… — заохал генсек.

— Не говорите ерунды, Петр Миронович, — неожиданно высказался Киврин. Володька хотел развить тему, но ему помешали — по ступенькам, пригибая голову, ссыпался Малютка Гжесь.

— Не стрелять! — выдохнул я, бросаясь навстречу старшаку.

Командир мобгруппы, оживленный, весь на позитиве, не сразу сообразил, что происходит. Лишь долю секунды спустя до него дошло — морда покраснела, кривясь от напряга и гнева, толстые пальцы суматошно лапали кобуру, но я уже был рядом, с разгона всекая кулак в солнечное сплетение.

Вислое брюхо не ослабило удар — жировые складки с кишками сотряслись, плющась и лопаясь, и я тут же саданул по печени, уже не кулаком, а сводя пальцы в «остриё копья».

Плотная ткань комбеза и трепещущая кожа разлезлись, как сырые промокашки. Содрогаясь от гадливости, я выдернул ладонь из красно-сизого месива, а Гжегож сполз по стене и завалился набок, мерзко чвакая развороченным нутром.

— Готов! — выдохнул майор.

До чего ж не хотелось демонстрировать свои умения, если бы только кто-нибудь знал! Ну, а как еще?

— Здоровски! — слабо выдохнул Корнеев, и сглотнул, бледнея впрозелень.

Ромуальдыч с Федорычем, не сговариваясь, вытянули большие пальцы: люкс!

— Да ну вас, — буркнул я, кривясь. Кое-как обтер руку, и, не сдерживая злости, выдернул «калаш», придавленный грузной тушей.

Снаружи радостно взревели — и тут же затарахтел автомат.

«Время, время!»

Я стартовал по лестнице вверх, и замер, вжимаясь в холодную кирпичную стену. Картина маслом.

У дощатого причала покачивался большой белый катер. На мостках растянулся мужичок в костюме, простроченный короткой очередью, а по берегу метались обе стороны, принимающая и прибывающая, в одинаковом камуфляже.

Томаш напомнил мне Шварценеггера в фильме «Командо» — он шагал спокойно и невозмутимо, в полный рост, стреляя с обеих рук. АКМ злобно тряслись, распуская веера пуль, а Платек лишь ловко менял магазины. Щелк! — пустой долой. Щелк! — полный на место.

— Етта… Бьем по флангам!

Я метнулся к валуну, затянутому мхом, и открыл огонь по левому краю. Трое упало, но пули нашли лишь одного, а парочка залегла, отстреливаясь.

Ромуальдыч бил справа, гвоздя неприятеля экономными очередями. Злобно рявкал «Стечкин», минусуя автоматчиков. Корнеев, пластаясь, едва не падая в наклоне, добежал до ближайшего мертвяка. Отнял у того «калаш», и пальнул одиночным. Замешкался, но допёр-таки, перевел с «ОД» на «АВ» — и застрочил, скалясь от напряга.

Боевики метались недолго. Разобравшись, что в тылу — бывшие заложники, они перенесли огонь на нас, паля из доброго десятка стволов.

Я скорчился за валуном, сильно щурясь — пули щелкали по камню, и отлетали рикошетом с противным зуденьем, а выбитые крошки гранита чиркали, как мелкие осколки. Окриветь — нечего делать…

Пластаясь, я выглянул, касаясь щекой песка — и очень удивился. В суматохе перестрелки никто не смотрел за спину, в сторону озера. А там творились странные дела — из камышовых зарослей, из проток, разрубавших перешеек, вылетали надувные «Зодиаки», глиссируя на мелкой волне, и с ходу выбрасывались на узкий пляжик.

Бойцы в темно-синей форме и в касках с прозрачными забралами лихо спрыгивали на песок, тут же пуская в ход пистолет-пулеметы «РАК».

— Зомоле! — проверещал кто-то.

— Сдаемся! Поддавач ще!

Бесполезно — высадившиеся патронов не жалели.

— Бросить оружие! — зарявкал мегафон, бряцая жестяным призвуком. — Работает ЗОМО!

«Бьющий отряд партии», грюкая черными ботинками-скутерами, живо разбежался по острову. Отыскав выживших боевиков, их тут же прикончили, а десяток «зомовцев» окружил нас.

Честно говоря,