Снова влюблены - Карен Рэнни

Ночью звуки разносились далеко, и Дуглас без труда вообразил шепот заговорщиков, собравшихся на тайную встречу, и свист сабли, выхваченной из ножен. По слухам, под городом располагалась целая сеть туннелей и подземелий, где можно было годами жить в темноте и относительной безопасности. Поговаривали, будто бедняки, которых периодически отлавливали и выселяли за черту города, находили убежище в этом подземном лабиринте, вдали от солнца и сборщиков налогов.

Не прошло и четверти часа, как Дуглас оказался на Куин-плейс, где располагался его дом. Красное кирпичное здание украшали широкие белые двери и черные ставни. Вдоль первого и второго этажей тянулись высокие окна, в двух из них горели свечи. Окна третьего этажа имели полукруглую форму, напоминавшую опущенные веки.

Над одной из восьми труб на крыше все еще курился дымок, поднимавшийся в темное, облачное небо.

Братья Макрей никогда не были богаче и влиятельнее, чем сейчас. И счастливее? Этот вопрос задал ему его старший брат, Алисдер, несколько недель назад. Дуглас отделался нетерпеливым кивком, не желая копаться в собственной душе. Там слишком много темных закоулков, куда он предпочел бы не заглядывать.

Он махнул кучеру, поджидавшему у кромки тротуара, и спустя мгновение карета свернула за угол дома, направляясь в конюшню.

Не успел Дуглас коснуться дверной ручки, как дверь распахнулась. Облаченный в строгий черный костюм дворецкий улыбнулся хозяину и отступил в сторону:

— Добрый вечер, сэр.

— По-моему, я говорил тебе, что не нужно дожидаться меня.

Ласситер только улыбнулся и закрыл дверь, двигаясь с неожиданным для его возраста проворством.

— Ужасная ночь, сэр, — заметил он. — Совсем как у меня дома, в Лондоне.

— Зато начинаешь понимать англичан, — отозвался Дуглас. Он бегло говорил по-французски и по-немецки, немного знал китайский, но плохо владел шотландским.

В отличие от старших братьев он никогда не изучал гэльское наречие, и бывали случаи, когда ему не хватало знаний родного языка.

— Надеюсь, вечер был приятный, сэр?

— Скорее любопытный. Прошлое вернулось, чтобы преследовать меня. А ты чем занимался? — поинтересовался Дуглас, слегка улыбнувшись. Он сомневался, что получит ответ. Дворецкий имел четкие представления о своем месте в общественной иерархии и отвергал всякие попытки сгладить межсословные отношения. В этот раз, однако, он удивил Дугласа, ответив:

— Читал стихи, сэр. Весьма возвышенное чтение, осмелюсь сказать. У вас прекрасная библиотека.

— Это заслуга моего брата Джеймса, — отозвался Дуглас.

— В таком случае осмелюсь добавить, сэр, что у него весьма разнообразные вкусы.

Дуглас кивнул, позволив дворецкому снять с него верхнюю одежду.

Над просторным холлом, выложенным мраморной плиткой, доминировала винтовая лестница красного дерева. Она вела на второй этаж, где раздваивалась и уходила выше.

На первом этаже размещались общие комнаты: библиотека, гостиная, утренняя комната, парадная столовая, предназначенная для приемов, удобная кухня, оборудованная вентиляцией, чтобы запахи не беспокоили гостей, и другие помещения, которые использовались значительно реже. Второй этаж был отведен под спальни для членов семьи и гостей. На третьем этаже имелось семь спален для домашней челяди, а остальные слуги, в основном кучера и конюхи, жили в пристройке над конюшней.

Дом был, возможно, великоват для его нужд, но Дуглас предполагал иметь большую семью. Однако время шло, а он так и не приблизился к осуществлению этой туманной идеи.

Дуглас пересек холл и вошел в библиотеку. Дворецкий последовал за ним и в считанные секунды развел огонь в камине. Ласситер обладал многими талантами, доведенными до совершенства за годы службы.

— Подать вам портвейн, сэр? — спросил он.

Дуглас взглянул на сервант, где стояли пять хрустальных графинов с серебряными пробками, украшенными гербами Макреев. Каждый предмет в его окружении свидетельствовал о богатстве. Как представитель Макреев в Эдинбурге, он мог распоряжаться имуществом всего клана, но его личное состояние было достаточно велико, чтобы не беспокоиться об источниках дохода. Помимо этого дома, он владел небольшой фермой, тремя кораблями и долей в скаковой конюшне. Пусть ему еще далеко до графа дю Маршана, но у него вся жизнь впереди.

Ласситер, принявший его молчание за согласие, наполнил бокал и подал хозяину. Дуглас улыбнулся:

— Отправляйся спать, Ласситер. Мне не нужна нянька.

Усомнившись в словах хозяина, дворецкий с недоверием посмотрел на него.

— Я способен сам о себе позаботиться.

— В этом нет никакой необходимости, сэр, — возразил Ласситер, обладавший, несмотря на свою английскую кровь, чисто шотландским упрямством. — Но если вы настаиваете… — добавил он, видимо, осознав, что эта битва проиграна.

— Настаиваю.

Ласситер поклонился и вышел. Проводив его взглядом, Дуглас пригубил портвейн, затем поставил бокал на письменный стол и зажег свечу. Для чтения ее мерцающего света было недостаточно, но он не собирался читать.

Он пришел сюда поразмышлять.

Расслабив галстук, Дуглас подошел к двери и закрыл ее с тихим щелчком, уверенный, что никто не посмеет нарушить его уединение. В своем доме он был полновластным хозяином.

До сего момента.

Образ Жанны вплыл в комнату, словно бесплотный дух, остановив на нем взгляд загадочных серых глаз.

Дуглас криво улыбнулся. Что за нелепые фантазии!

Жанна никогда бы не стала кротко стоять перед ним. Сверкая глазами, она потребовала бы объяснений. Впрочем, между их последней встречей и нынешним вечером прошло десять лет. Тогда она была дочерью богатого аристократа. Теперь она всего лишь гувернантка.

Дуглас подошел к окну и раздвинул шторы, глядя на улицу. Эдинбург никогда полностью не затихал, однако ночные звуки отличались от дневных. В той части города, где жил Дуглас, движение транспорта позже определенного часа не поощрялось, а дороги выстилались соломой, чтобы заглушить стук колес проезжавших карет. Богатство обеспечивало комфорт, включая спокойный сон по ночам.

Богатство дю Маршанов было легендарным. Что же случилось? Очевидно, то же, что и с тысячами французских аристократов. В последние годы им пришлось туго.

Дуглас нахмурился. Гнев все еще бурлил в его крови.

Упершись ладонью в стену, он смотрел в ночь, словно мог заглянуть в окно Жанны, минуя соседние дома и здание церкви на углу.

Его мыслям не требовалось особого побуждения, чтобы перенестись на десять лет назад в Париж. Он был семнадцатилетним юнцом, влюбленным так отчаянно, что не нуждался в пище, сне и даже воздухе. Все, что ему было нужно, — это видеть Жанну. Увы, его любви оказалось недостаточно.