Жертва - Сол Беллоу

Он попробовал взглядом поставить субъекта на место, поняв окончательно, какой перед ним нахал. Но тот и бровью не повел. Ростом повыше Левенталя, но не такой плотный; довольно даже хлипкий, хоть и широкий в кости. «Если он сейчас ко мне полезет, я сгребу его за правое плечо и завалю… Нет, лучше за левое, притяну его к себе слева; с этой стороны я сильней. Он пошатнется, а я его в клеши зажму. Да нет, зачем он ко мне полезет? С какой стати?»

Он резко расправил плечи, но руки дрожали, и все время, все время он понимал же, главное, что все дело в его взвинченности, подозрительности, в этих расшатанных нервах. И вдруг он потрясенно услышал, как незнакомый тип окликает его по фамилии.

— Вы что — меня знаете? — спросил он громко.

— Я? Вы же Левенталь? Верно? Как же мне вас не знать? Хоть вы, возможно, меня и не узнаете. Мы всего несколько раз с вами виделись, и я, полагаю, с тех пор несколько изменился.

— A-а, Олби, так? Олби? — Левенталь говорил медленно, постепенно припоминая.

— Керби Олби. Узнали, значит?

— А-а, да-да, как же, — сказал Левенталь, но довольно кисло. Ну, Керби Олби, и что? Он действительно изменился, что дальше?

Тут как раз его стали толкать. Была его очередь, и, ловя ртом из колонки тепловатую воду, он искоса оглядывал Олби. Женщина, которая протиснулась перед Левенталем — как хористка, пыхтела, выскочившая из театра, чтоб отдышаться, — загородила Олби дорогу, тот хотел отойти, был подхвачен вращением очереди, и Левенталь зашагал прочь.

Этот Олби ему всегда не слишком нравился, хотя он о нем не очень и вспоминал. Но почему вдруг сразу всплыло имя? Вообще у него плохая память на имена, а вот — глянул и вспомнил. «Странная штука наши мозги, — рассуждал Левенталь и чуть ли не улыбался. — Ни с того ни с сего, непонятно, вдруг — выстреливает».

— Эй, погодите!

Олби к нему пробирался в толпе. Интересно, чего ему надо?

— Погодите, куда же вы?

Левенталь не стал отвечать. Почему он перед кем-то обязан отчитываться?

— Вы домой?

— Да, постепенно, — сказал Левенталь.

— Итак, убедились, что я еще существую, и теперь идете домой? — И странная такая улыбка.

— С чего бы мне сомневаться, что вы существуете? — Левенталь тоже улыбался, но не особенно весело. — Разве для этого есть какие-то основания? Простите, но я не совсем понимаю.

— Ну, я хочу сказать, вы просто хотели на меня глянуть.

— Прошу прощения? — Левенталь вздернул брови. — Глянуть?

— Да, полагаю, вы хотели посмотреть, что со мной сталось. В итоге.

— Я вышел немного проветриться. — Левенталь начинал уже всерьез раздражаться. — И с чего вы взяли, что это как-то связано с вами?

— Н-да, не ожидал, — протянул Олби. — Собственно, я сам не знал, чего следует ожидать. Даже любопытно было, какую вы тактику изберете.

Он закусил губу, как бы сглотнул смех, и, глумливый, нахальный, мазнул себя рукой по щеке, по золотистой щетине, не спуская сердитых, глубоко запавших глаз с Левенталя. Всем своим видом давая понять, что Левенталь прекрасно понял, что он говорит, и отрицать это — сплошное притворство, наглость и оскорбление в лучших чувствах. Нахал вечно всех обвиняет в нахальстве, подумал Левенталь, но настроение было испорчено окончательно. Чего ему надо? Он поподробнее разглядел Олби; сразу и не заметил, какой тот обшарпанный, — просто как те бедолаги, которые, он видел, валяются на Третьей авеню, пока не проспятся, у подъездов, на тротуарах, не замечая ни гама, ни холода, ни прямых палящих лучей солнца. Этот тоже пьет; ясно как день. И голос сиплый. Светлые волосы, на прямой пробор, сально лоснятся над высоким лбом при фонарном свете. Задрипанная рубашка, из чего-то такого, искусственный шелк это, что ли; распахнута на груди, и виден грязный край исподнего; светлый холстинковый костюм замусолен.

— Но факт остается фактом, вы хотели меня узреть, — заключил он.

— Вы ошибаетесь.

— Но вы же получили мое письмо, так? И я просил вас здесь сегодня об аудиенции?..

— Вы мне письмо написали? Да чего это ради? Я никакого письма не получил. Ничего не понимаю.

— Равно как и я; раз вы его не получили, значит, это чистейшее совпадение. Однако, — тут он улыбнулся, — вы, конечно, изображаете, будто не получили письма.

— Зачем мне изображать? — выпалил горячо Левенталь. — С какой стати я буду изображать? Не знаю, о каком письме вы толкуете. И зачем вам его было писать? Я про вас годами думать не думал, откровенно говоря, и мне непонятно, с чего вы взяли, что мне очень важно, существуете вы еще или нет. Мы что с вами — в родстве?

— В кровном? Нет, нет… Боже упаси! — Олби расхохотался.

Левенталь тупо уставился в это хохочущее лицо, потом зашагал прочь, но Олби в него вцепился, вытянув руку. Левенталь эту руку стиснул, но Олби сгребать он не стал, несмотря на намеченный план. Рука не дергалась, не рвалась из тисков. Сам Левенталь, не Олби, не вытерпел и отпустил эту руку; и с грозным видом — но это он просто горло прочищал — сказал, нисколько не повышая голоса:

— Что вам от меня надо?

— A-а, вот так-то оно умней. — Олби расправил плечи, поправил манжеты. — Состязаться в борьбе я с вами не намерен. Мы, кажется, в разных весовых категориях. Я хотел побеседовать. Вот не думал я, что дойдет до драки. Ваш брат обычно иначе решает свои дела. Не дракой.

— Кто этот «ваш брат»? — осведомился Левенталь.

Олби пропустил это мимо ушей.

— Я хотел кое-что с вами уяснить, потому и написал, — сказал он.

— Сколько же раз повторять, никакого письма я вашего не получал.

— Вы упорствуете. — Олби улыбался с укоризной, как бы дивясь тому, что Левенталь так нелепо продолжает морочить ему голову. — А почему же вы тогда здесь? Хотели глянуть, а вас чтобы не увидели, ан попались, вот вы и злитесь.

— Я здесь, потому что живу совсем рядом, на той улице. И может, лучше вам, наоборот, признаться, что вы меня подстерегли. Только Бог один знает зачем и что вам такое мне надо сказать.

Олби повел из стороны в сторону своим большим лицом в знак отрицания.

— Все вам надо наизнанку вывернуть. Вы знали, что я здесь… да ладно, хватит, не важно. Ну, а насчет того, что мне вам надо сказать, — о, я много чего могу сказать. Вы и сами знаете.

— Новая новость.

Олби усмехнулся, намекая, очевидно, на какой-то общий секрет, и Левенталь возмутился, ему стало тошно.

— Давайте присядем, — предложил Олби.

«О черт, прилип, теперь от него не отвяжешься, — думал Левенталь, — совсем стал невменяемый. Ах, зачем было нос высовывать из дому. Надо было постараться уснуть — после такого дня».

Они нашли место на скамейке.