Рысюхин, ты что, пил? - Котус

равно придётся остановиться — кто станет нами заниматься, когда мы приедем под вечер⁈ Тем более, что надо ещё привести себя в порядок после дороги, подготовиться ко встрече и тому подобное. Так что вечером скормили Воронку ветеринарный эликсир, который позволит ему частично восстановиться за ночь и сделать ещё два полных дневных перехода. Но нам два не надо, нам одного хватит.

В последнем дневном переходе по дороге «туда» батя на коммерцию время особо не тратил — заезжали в основном только в крупные трактиры и ресторации (хотя как по мне, так то были обычные харчевни, только выделывались сильно), стараясь подгадать эти визиты к привалам для отдыха коня. Я так думаю, батя свою продукцию тут предлагал не столько в расчёте на коммерцию, сколько чтоб похвастаться и своим делом, и своим тотемом, сделать Рысюху хоть немного известной за границами нашего района. Потому что кому оно надо, наше пиво в такую даль возить? В итоге даже со всеми разговорами, которые велись со всеми правилами приличия, до губернского Могилёва добрались засветло. Отец пошёл узнавать насчёт того, где находится Академия и где живёт его знакомец, а я опять пошёл на реку.

Я говорил, что Березина большая река⁈ Ха! Нет, я от своих слов и мыслей не отказываюсь, но Днепр ещё больше, как бы не втрое! По нему здесь даже корабли ходят! Не лодки рыбацкие, какие и у нас на озере есть, а настоящие, баржи, буксиры, парусники! А дальше они, эти две реки, сливаются, и там, по рассказам, Берзина самое малое вдвое шире, чем Днепр здесь! Я долго пытался представить, какими должны быть эти реки до слияния, и тем более — после. Налюбовавшись занялся «коммерцией» — сменял пару «Рысюхинского тёмного» на копчёного судака. Здесь и свой бровар есть, вроде как даже не один, но наше прошло как экзотика, тут такого ещё не видели и не пробовали. Папа коммерцию мою одобрил — он рыбку любит не меньше, чем я — и, употребляя мой «улов» под ещё одну бутылочку холодного тёмного, поделился новостями. Оказывается, академия хоть и называется Могилёвской, но сама она размещается в небольшом местечке к юго-западу, где расположен портал на изнанку, где и находится практически вся Академия. Ехать туда от нашей гостиницы вёрст двенадцать-пятнадцать, даже с учётом того, чтобы по дороге заехать за папиным знакомым к нему домой.

Глава 4

Знакомого отца, что работал в Академии, звали пан Нутричиевский. Он проживал в небольшом, крашеном в два цвета — синий и жёлтый — домике на западной окраине Могилёва. Чтобы забрать его нам с отцом даже не пришлось заезжать в сам город, обошлись окраинными улочками, которые ничем не отличались от таких же самых у нас в Смолевичах. Разве что окраской домов: у нас чаще всего красили нижнюю часть в коричневый цвет, а верхнюю в зелёный, или в жёлто-зелёный, или полностью зелёным. Тут же чаще попадались сочетание синего с зелёным или синего с жёлтым, как у пана Януша.

Мне ещё перед выездом из гостиницы пришлось немного переделать пролётку, а именно достать и закрепить откидную лавочку впереди. Так-то коляска у нас четырёхместная, с двумя кожаными диванами напротив друг друга. Мы с папой, когда ехали вдвоём, то оба сидели на заднем и правили конём прямо изнутри. Однако втроём было бы тесно, если же кого-то одного посадить на передний диван, то стало бы сложно править конём и появлялся риск зацепить вожжами пассажира. Так что деваться некуда — надо занимать место кучера. Так-то это безусловное умаление достоинства, на которое взрослому шляхтичу идти нельзя за исключением нескольких, строго оговоренных случаев. Мне же как ещё официально неполнолетнему подобное было позволительно, с условием, что внутри будут старшие родственники, или дамы, которым нужно уединение, или гости семьи. Но даже мне ни в коем случае нельзя было бы получать от этих гостей никакой материальной благодарности за услугу, иначе кличка «Извозчик» прилипнет надолго, как и слава, что холопским трудом промышляешь. А ведь среди гостей время от времени встречаются такие, что норовят не то по дурости, не то по злобе предложить какой-нибудь «гостинец» или «подарочек». А брать такое нельзя ни в коем случае — только до поездки или после неё, уже в доме. Взрослому шляхтичу сесть на козлы и вовсе в мирное время дозволяется лишь в двух случаях. Первый, это уже упомянутые дамы, ехать с ними в одном возке в некоторых случаях считается компрометирующим и предосудительным поступком, особенно если вдвоём. И второй — это в знак особого уважения шляхтич, связанный вассальной клятвой, может отыграть роль возчика для своего сюзерена, главное, чтобы это не стало частым или тем более регулярным делом.

В общем, пока не было пассажира я ехал внутри повозки, а потом, блюдя вежество, оставил взрослых внутри, пересев вперёд. О чём они там говорили мне слышно было плохо, мешали и цокот копыт, и звуки города, и воспитание, которое не позволяло совсем уж откровенно прислушиваться. Пусть речь там шла и обо мне, но ведь не только об этом — мало ли тем для разговора у двух давно не видевшихся взрослых? Пан Януш оказался невысоким, кругленьким, очень подвижным. Его какая-то очень уж розовая, как у младенца, кожа просвечивала между не густыми, но жёсткими на вид очень светлыми волосами. Сам пассажир оказался словоохотливым и улыбчивым, постоянно что-то рассказывал папе, время от времени прямо посреди разговора выдавая мне указание о дальнейшем маршруте, для чего ему приходилось немного повышать голос.

Несмотря на то, что встреча с паном Нутричиевским была назначена на довольно позднее утро — на девять часов, до Академии мы доехали ещё до полудня. Я уже знал, что почти вся Академия находится на изнанке, в нашем мире только минимально необходимое количество построек: административный корпус, в котором работают неодарённые служащие, приёмная комиссия, помещение с порталом, казарма охраны, какие-то склады и плац, который использовался и для торжественных линеек, и для строевой подготовки охранников — собственно, именно её мы и застали. Но даже это «минимально необходимое количество» внушало, знаете ли. Руководствуясь указаниями пана Януша я загнал наш экипаж на территорию через хозяйственные ворота где-то на задах Академии и по узкой дорожке добрался до конюшни, подписанной «только для персонала» с небольшим каретным сараем рядом. Мне было немного страшновато оставлять вещи без присмотра, но наш сопровождающий с важным видом бросил только:

— У меня, в моём хозяйстве, ещё ничего не пропадало. Но я поручу кому-нибудь присмотреть за вашими сундуками, пока мы определяем параметры дара и всё, что с этим связано.

Я уж было собрался идти к зданию приёмной комиссии — ибо где ещё быть определителю, как не там — но папин приятель замахал руками:

— Что ты, что ты! Не надо впустую тревожить уважаемых господ! Сначала мы решим между собой, что у нас есть, что с этим делать и как всё лучше провернуть. А уже потом — потом, я, именно я, сам, лично, пойду туда к нужному человеку и подам всё наилучшим образом! Идите пока за мной!

Провожатый долго водил нас по каким-то закуткам, порой к чему-то прислушиваясь, пока не довёл до небольшой клетушки, где на столе стоял некий весьма архаично выглядевший агрегат. Ну, или странная скульптура — сейчас, говорят, появились какие-то не то «суперматисты»[1], не то «сумоисты»… Пан Януш сказал подождать здесь и убежал куда-то. Пока его не было я осмотрел стоявший на столе всё же, наверное, прибор. Некоторые детали были прикручены проволокой, что-то оказалось запаяно, где-то замотано пропитанной каучуком тканью. Ничего не понятно, но очень интересно. Я заметил даже небольшое пятнышко гари и хотел оттереть его, но папа сказал:

­– Сядь и не маячь, пока не отломал что-нибудь или не закоротил.

— Я же только смотрю!

— Самогреющийся утюг ты тоже «только смотрел», и чем всё кончилось? Напомнить?

— Ты не понимаешь, утюг — это другое…

— Конечно, другое. И явно намного более дешёвое. Сядь и не спорь!

Минут десять пришлось поскучать, рассматривая трещины лака на дверке шкафа и пытаясь мысленно составить из них неприличное слово. Потом пришёл пан Януш, одновременно взъерошенный, напряжённый и торжественный. Он извлёк из огромного накладного кармана форменного халата картонную коробку, из неё — холщовый мешок,