Черневог - Кэролайн Дж. Черри

— Боже мой. Петр склонил голову на перила, не сходя с деревянного помоста, в то время как Саша нес какой-то вздор о том, что он не представляет, почему часть его желаний, касающаяся лошади, сработала, а вторая часть, касающаяся счастья Петра, шла и вкривь и вкось.

— Здесь нет твоей ошибки, — сказал Петр, глядя на сумеречный свет над макушками деревьев, на забор, на черного Волка, который задумчиво принюхивался к чему-то в направлении сада. — Здесь нет вообще ничьей ошибки, если только кто-то из бояр со своей стражей не придут сюда искать его. Кто знает, кто купил его после меня? Ведь у меня оставалась масса кредиторов.

— Извини! Мне так жаль.

— Саша, клянусь тебе, что я очень рад этой лошади, и я не понимаю, почему кто-то должен быть в плохом настроении, я не знаю, почему моя жена не желает ни о чем говорить со мной, за исключением, пожалуй, капусты.

— Я этого не знаю, — сказал совершенно подавленный Саша. — Петр, я…

—… прошу прощенья — я знаю что ты скажешь именно это. Но за что? Ради Бога, что здесь есть такого, о чем кто-то должен беспокоиться и терять рассудок? Моя прежняя лошадь вновь вернулась ко мне. Так чем же она недовольна?

— Потому что ты не знаешь, что могло случиться!

— Потому что ты и не намеревался ничего желать! Иногда разумный человек просто ощущает свою правоту. — И еще потому, что лошадь вытоптала ее сад. Тут он закричал в сторону дома: — Ивешка, ради Бога, здесь все только и делают, что жалеют о твоем саде! Мне не пришло в голову, что ты хотела, чтобы в первую очередь я подошел к тебе, но ведь это не преступление, Ивешка, я совсем не сумасшедший, клянусь, что нет, и я прошу прощенья, что не заметил тебя! Я обязательно заметил бы, если бы меня неожиданно не отвлекла лошадь!

Тишина.

— Вешка, уже темнеет, и я хочу получить свой ужин, черт побери! Открывай дверь!

В доме не раздалось ни звука. Его жена очень ревновала его к лошади. И в сгущающихся сумерках, тяжело вздохнув, Петр подобрал с земли корзину и мешок с грибами и уселся на краю деревянного помоста, под самыми перилами, что явно указывало на то, что вполне может статься так, что они оба проведут здесь всю ночь.

— Это она мной недовольна, — сказал Саша, усаживаясь на расколотое бревно поблизости от Петра, между тем как Волк подошел к ним, чтобы исследовать содержимое корзинки у них в ногах. — Сейчас она просто хочет подумать. Прояснить происходящее. Колдун должен…

Петр очень мрачно взглянул на Сашу, не особенно нуждаясь в данный момент в советах мальчика.

— Боже мой, — проговорил Саша и уронил голову на руки. — Я искренне сожалею.

— Не говори мне об этом. Все сожалеют. А я хочу ужинать. — Петр потер назойливый нос Волка. Лошадь вздрогнула, откинула голову и быстро вновь успокоилась под протянутой Сашиной рукой.

В результате чего по какой-то странной причине у Петра возникло еще более неприятное видение.

Человек, женившийся на однажды умершей дочери Ууламетса, которая и сама была колдуньей, человек, который изо дня в день имеет дело с колдунами, лешими и им подобными, привыкает мыслить кратко и расчетливо, причем некоторые из посещающих его в самом начале мыслей вовсе ему и не принадлежат… и неожиданно Петр ощутил в себе дичайшее, самое безрассудное побуждение: немедленно встать, прогнать Волка назад, в те самые конюшни, откуда тот сбежал…

Даже несмотря на то, что Саша так любил лошадей и его прикосновение к ним было столь же открыто и правдиво, как собственное сердце.

Но это была лишь единственная короткая, до холода расчетливая мысль. Было глупо идти на поводу взбалмошного характера собственной жены, и все же еще большая глупость оставлять ее наедине с сердечными переживаниями и странными воображениями: ведь порода колдунов была не вполне нормальной, и Саша и Ивешка сами не раз признавали это, и особенно ненормальна она тогда, когда каждый из них имеет собственное сердце. Особенно это проявляется тогда, когда они пытаются использовать эти сердца и жить подобно обычным людям. Оба колдуна, которых он любил, открыто предупреждали его, что любят его и что любовь к чему-либо из окружающего была очень опасна и для них и для всего вокруг.

Мертвые деревья были вполне наглядными свидетельствами этого.

— Вешка, — выкрикнул Петр, хватаясь рукой за перила и подтягивая себя, чтобы встать на дорожку. — Вешка, черт возьми, здесь темнеет, здесь становится холодно, а я все еще не получил свой ужин. Ты слышишь меня?

В доме стояла полная безмятежная тишина.

Тогда он поднялся на крыльцо и постучал в дверь собственного дома.

— Вешка? Давай будем разумными. Разве мы не можем ими быть?

Вновь тишина.

— Вешка, я люблю тебя. Разве я должен оставаться здесь на всю ночь?

Дверь открылась. Без всякого прикосновения к ней.

Петр оглянулся, затем, искренне убежденный, что Саша следует прямо за ним, стал искать способ разрядить обстановку, выкинуть какую-нибудь шутку и вывести Ивешку из состояния опасного уныния. Но Саша, этот малодушный трус, все по-прежнему сидел внизу, а вероломный Волк обнюхивал его руку.

Поэтому он один прошел внутрь, прямо к пылающему очагу, где Ивешка замешивала лепешки для ужина, присел на корточки рядом с ней, положив усталые руки на свои колени.

— Пахнет неплохо, — заметил он, глядя в профиль на ее удрученные глаза, поджатые губы и роскошные светлые косы.

— Твой отец хотел превратить меня в жабу, — сказал он, притрагиваясь к одной из кос и чуть отодвигая ее, чтобы было лучше смотреть. — Но однако это не сработало.

Она не нашла в этом ничего забавного. Ее рот был по-прежнему крепко сжат. Она отклонилась в сторону и положила кусок разделанного теста на шипящую сковородку.

— Думаю, ты перепугала Малыша, — продолжил он, — иначе он был бы уже здесь и что-нибудь выпрашивал. При этом он украдкой стукнул по краю сковороды и сунул палец себе в рот, получив на этот раз предупреждение в виде удара ложкой и грозовой взгляд хмурых голубых глаз. — М-м-м-н. Ведь ты не хотела бы иметь мужа в виде жабы?

— Это не смешно, Петр!

— Тогда в чем же дело? Ведь не можешь же ты ревновать меня к лошади? Это просто глупо.

— Я просто… — Ложка вновь опустилась в тесто, а Ивешка вытерла свои глаза. — Прости, я все-таки эгоистка, и я никак не могу исправить это, я хочу…

— Ради Бога, не делай этого!

Она приложила руку ко рту и покачала головой, не глядя на него.

— Я хочу слишком много, — сказала она. — И это нечестно по отношению к тебе. Нечестно. Это никогда не бывает честно!

Было время, когда он весело прожигал жизнь, попадая из беды в беду в Воджводе, где жили обычные люди, среди которых попадались и колдуны, которые хоть и слыли таковыми, но всего их таланта хватало лишь на то, чтобы вывести бородавки. Теперь же он был здесь, в этом лесу, благодаря божьей милости, с женой-колдуньей, которая могла сама найти свой путь среди бурь и гроз.