Маска Атрея - Эндрю Джеймс Хартли

Ричард пропал. Сейчас не время для древних головоломок и археологических загадок...

Если все это не связано.

Дебора села на пол возле книжного шкафа, чтобы лучше разглядеть названия книг на нижней полке, и вдруг заметила красное пятно на ковре. Она дотронулась до него пальцами — они стали липкими.

Еще не успев принюхаться, она поняла, что это кровь.

Сердце заколотилось быстрее. Дебора нагнулась еще ниже и в нескольких дюймах от пола заметила на ковре узкий примятый след, словно по нему кто-то прошел. Нет, не прошел; что-то тяжелое катили по ковру, и, хотя кровь не была размазана, Деборе показалось, что в примятом ворсе есть слабый след чего-то коричневатого и густого, вроде машинного масла.

В душе возникли тьма и пустота; отчаяние подсказывало, что это кровь Ричарда.

Дебора попыталась сосредоточиться, чтобы не потерять смысл того, что видит перед собой. Вернулась к предыдущей мысли. Что-то въехало в книжный шкаф? Нет, след шел не к стене с полками, он шел от них и в центре комнаты исчезал совсем. В другом же направлении он упирался прямо в стену или, вернее, в книжные полки, стоявшие у стены. Значит, что-то вытащили из стены? Абсурд, если только...

Дебора встала и начала водить руками по полкам; разум не успевал за пульсом.

Ничего не нашла. Начала дергать сами книги, но они банальнейшим образом вынимались. Их были сотни.

Стоп. Подумай. Если одна из книг... Какая именно?

Атрей. Микены.

Что-то связанное с одержимостью Ричарда Троянской войной? Ричард всегда считал, что гомеровские легенды, предания о богах и героях основаны на реальных событиях. Его мальчишеский энтузиазм был заразителен, несмотря на сомнительные познания в археологии.

Ричард и не был археологом. Он был энтузиастом, проще говоря — дилетантом. Его не интересовала восстанавливаемая на основании археологических данных история общества; ему требовались легенда и подтверждение, что все эти детские сказки о приключениях и славе правдивы. Он читал археологические труды не ради новых принципов или фактов. Он был похож на Иггаэля Ядина[2], который бродил по пустыне Негев и по горе Синай с лопатой в одной руке и Торой в другой. Он знал, во что верит, и хотел получить археологическое подтверждение своей веры. Так Шлиман раскопал Микены и Трою, чтобы доказать, что рассказы Гомера об Агамемноне и Елене, Ахилле и Гекторе, Аяксе и Одиссее — не поэтические легенды, а исторические факты.

Дебора отступила от полок и пробежала взглядом по корешкам книг.

На четвертой сверху полке, в правом углу, стоял тяжелый черный том в переплете из позолоченной кожи. «Илиада» Гомера. Величайшее сказание о Троянской войне.

Дебора взялась за книгу, потянула, почувствовала сопротивление, наклонила вперед — и замерла. Книжный шкаф бесшумно повернулся на месте.

Дебора вытаращила глаза. Перед ней открылась еще одна комната немногим меньше спальни, и глазам понадобилось время, чтобы увидеть, что там внутри. Разуму же понадобилось еще больше времени, чтобы осознать, что видят глаза.

Тьма позади книжного шкафа мгновенно сменилась мягким светом от настенных панелей. Сноп лучей падал из центра сводчатого потолка, образовывая на полу длинный бледный прямоугольник. И именно здесь, прямо за углубленной розеткой, начинался кровавый след.

Дебора медленно опустилась на колени. Страх, давивший на плечи, как тяжелое пальто, превратился во что-то другое, опустошившее сердце и разум сокрушительной волной отчаяния.

Ричард лежал на спине, широко — крестом — раскинув руки, одна ладонь раскрыта, другая сжата. Голая грудь, худое тело, длинные, тонкие руки и ноги. Он выглядел невозможно старым, а из-за голубоватой прозрачности кожи многочисленные запекшиеся раны на груди и животе казались еще страшнее. Глаза, к счастью, были закрыты.

Дебора взяла холодную вытянутую руку и поднесла к губам. Грудь сжало, словно из нее выкачали весь воздух. Она крепко зажмурилась — и разрыдалась.

Дебора не знала, сколько просидела, скорчившись, словно у алтаря. Вот так же она семь ночей стояла на коленях у кровати, соблюдая шива[3]по отцу, снова и снова повторяя слова «Каддиша», обещавшие жизнь и неразрывность, справедливость любящего Господа, в которого она больше не могла верить, в которого не верила с тех самых пор. Эти две смерти были совершенно разными, однако сейчас разделявшие их двадцать лет будто сжались до одного мгновения, и снова тринадцатилетняя девочка смотрела то на врачей, то на родственников, то на организовывавшего похороны раввина, с которым она никогда больше не разговаривала. Она не помнила «Каддиш» на арамейском, но английский перевод одной из поминальных молитв остался с ней так до конца и не исцелившейся раной. И теперь ей вспомнился отрывок:

«О Господь, преисполненный милосердия, обитающий высоко, даруй покой под сенью Твоей среди святых и чистых, лучащихся сиянием свода небесного, душе возлюбленного моего, отошедшего в вечность. Укрой же его, о Властелин многомилостивый, под сенью крыл Своих навеки и приобщи к сонму вечно живущих душу его, и дозволь, дабы воспоминания мои ныне и присно одушевляли меня на жизнь святую и праведную... Аминь».

Эти слова всегда мучили ее. Они горчили, но не как любимый кампари Ричарда; таким горьким ей представлялся яд — едким, как чересчур крепкий чай.

Преисполненный милосердия? Вернее уж сказать, жестокосердный, непостоянный, а то и просто равнодушный.

Да заметил ли Бог ее отцов то, что произошло нынче ночью? Да замечает ли Он вообще хоть когда-нибудь, хоть что-нибудь?

«Господи, Ричард, прости меня, пожалуйста. Я должна была быть здесь».

Дебора почти не шевелилась с того момента, как нашла тело. Дыхание замедлилось, даже грудь почти не поднималась, словно от желания разделить его неподвижность, его молчание. Все вокруг расплылось, на глаза навернулись слезы и наконец прорвались — полились, стуча по ковру, подобно тяжелым каплям летнего дождя.

Однако сквозь молчаливую муку лез какой-то пронзительный, настойчивый, казенный голос — так полицейский проталкивается через собравшуюся на месте автокатастрофы толпу, — голос власти и порядка, голос, подавляющий эмоции в пользу разума. Этот голос говорил, что Ричарда убили, что здесь не просто место горя, но место ужаса, даже опасности, и что ей надо действовать соответственно.

И все-таки Дебора не могла уйти, не могла оторвать залитые слезами глаза от ран Ричарда.

Хотя крови вытекло много, раны скорее напоминали плоские надрезы немногим более дюйма шириной, сейчас ржаво-красные по краям, в центре глубокие и пугающе черные. Грудь была залита струйками темной крови, но лужа, в которой он лежал, натекла из-под него. Могли ли раны («шесть или семь», сказал тот настойчивый, ориентированный на изучение подробностей голос, который обычно описывал глиняные черепки и могильные курганы) быть такими глубокими, что лезвие вышло из спины? Каким оружием их нанесли? Наверное, каким-то ножом, больше похожим на меч.