С тобой навсегда - Татьяна Ковалева

Тяжело вздохнул:

— Хорошо, доктор Игумнова-Штерн, я вижу, вас не переубедить! Жизнь убедит вас. Возьмите ваши документы и помните, что двери нашего института всегда открыты для вас.

В тот же день я была в аэропорту. Оттуда я позвонила дяде Лео на работу и сказала, что улетаю.

— Куда? Домой? — спросил дядя.

— Нет…

Я сама еще не знала, куда мне лететь. У меня не было ни билетов, ни определенных целей. Я владела только решительностью вырваться из клетки, из тесного душного для меня угла.

— Так куда же? — настаивал дядя Лео. — Я не понимаю.

— Сейчас самолет… объявили регистрацию… — зачем-то обманывала я.

— Люба, девочка! Объясни мне, что происходит, — дядя Лео был ужасно взволнован. — И меня пожалей. Подумай, что я скажу твоим родителям. Они решат, что у нас с тобой с рассудком не все в порядке.

— У вас все в порядке, дядя Лео.

— Подожди, не садись в самолет. Я сейчас приеду.

В трубке раздались короткие гудки.

Я взглянула на табло. Была объявлена регистрация на рейс до Иркутска — через Челябинск и Новосибирск. Но в ту сторону мне не нужно. Под Новосибирском Алтайский край, родной Бийск. Я не хочу возвращаться в Бийск с подрезанными крылышками, с черной траурной ленточкой на лапке.

У меня было время изучить расписание полетов. Ближайший после иркутского рейс был на Санкт-Петербург (тогда еще многие говорили по привычке — Ленинград). Мало надеясь на удачу, я спросила у стойки, нет ли билетов на этот рейс. Симпатичная женщина в голубой аэрофлотской пилотке взглянула на меня, потом раскрыла какой-то гроссбух и сказала, что, да, действительно есть:

— Вам повезло, девушка! Сданы два билета. Вам один?

— Да, пожалуйста.

Она что-то выписывала, отмечала в гроссбухе, перелистывала мой паспорт. Это совершенно не мешало ей попутно разговаривать со мной:

— Я подумала: вы ленинградка.

— Почему? — вымученно улыбнулась я.

— Вы похожи на ленинградку. Есть в вас что-то такое…

Она не договорила, протянула мне билет и паспорт. Я так и не узнала, что же во мне есть такого особенного — питерского. Это и до сих пор для меня загадка.

— Вы очень помогли мне, — поблагодарила я.

Женщина улыбнулась в ответ:

— Минут через двадцать объявят регистрацию. Счастливого вам полета!

Не знаю почему, но эти простые слова очень подбодрили меня. Эта женщина и не догадывалась, что с нее начнется новый этап в моей жизни, а по существу — новая жизнь. Все былое сгорело, обратилось в пепел. И только я, птица феникс, восстала. Слова «счастливого вам полета!» — весьма своевременное напутствие. Как эпиграф к новой главе книги.

Я подхватила свою нетяжелую сумку и поднялась на второй этаж аэропорта, забилась в полутемный уголок.

Из своего укрытия я видела, как в зал вбежал запыхавшийся растерянный дядя Лео. Он кинулся к стойкам регистрации. Пассажиры иркутского рейса уже отправились к самолету. Дядя Лео, полагая, что я нахожусь среди них, на всякий случай махал этим пассажирам рукой.

Мне было чуточку жаль дядю Лео (с такой легкостью я обманула его, умудренного жизненным опытом человека, да и намучила его за последнее время изрядно!) и даже немного смешно наблюдать эту сцену (впервые смешно после произошедшей трагедии). Потом я смотрела, как дядя Лео, стоя у огромного окна, провожал самолет на Иркутск.

Странные ощущения пришли ко мне в тот момент. Я как будто бы раздвоилась. Словно бы я-душа глядела на то, как милый друг дядя Лео провожал печально мое умершее я-тело. Или что-то такое почувствовала я — точнее не помню. Во всяком случае ситуация эта меня поразила. Еще я подумала тогда: все ли, действительно, нормально у меня с рассудком? достаточно ли я критична к себе? адекватно ли себя веду? Поразмыслив немного, постаравшись быть максимально объективной, на каждый из этих вопросов я ответила положительно.

Потом я видела, как уходил дядя Лео. Глаза грустные, лицо бледно, меховой воротник зябко приподнят, плечи опущены… Я никогда не видела его таким (а в последнее время я вообще не замечала окружающих, многие из которых, конечно же, переживали мое горе не меньше меня); я привыкла видеть в дяде главного инженера — бодрого, энергичного. Но в тот миг он являл собой очень унылый вид. Я даже чуть не вышла на свет и не окликнула дядю Лео. Но замешкалась. Или что-то удержало меня в тени? Да, конечно, удержало — я уже подожгла за собой все мосты, и обратной дороги не было.

Глядя, как уходит из поля зрения дядя Лео, — родной человек, последний мостик к прежней моей жизни, — я пришептывала что-то взволнованно, бессознательно. Стеклянная дверь за дядей затворилась, и я сообразила — что же все-таки шепчу. Удивительно: будто испорченная грампластинка, я бесконечно повторяла «Счастливого вам полета!», «Счастливого вам полета!»…

«Ах, дядя! Мне жаль тебя, мне жаль себя, но я обязана сделать этот шаг — иначе мне не вернуться к жизни».

Скоро объявили регистрацию и посадку.

В самолете мне стало по-настоящему страшно: я ведь летела (юная птица-феникс) за тридевять земель, в чужой, совершенно незнакомый город, хотя в нем когда-то и жили мои предки. И летела я не налегке, а с багажом усталости после только что пережитой да и, пожалуй, не пережитой еще трагедии (переживать мне ее, вероятнее всего, предстоит до конца жизни).

Я сравнивала себя с человеком, бегущим по какой-то местности в кромешной темноте. Что ожидало меня впереди — яма, бездонная пропасть, глухая стена, омут или все-таки яркий свет, залитая солнцем цветущая поляна? Нет, что угодно, только не солнечная поляна. Вряд ли после случившегося в моей жизни еще проглянет солнце. С высокого утеса я прыгнула в бездонную черную пропасть, зажмурив глаза, сжав зубы, расправив неокрепшие, обсыпанные пеплом, крылья, и падала, падала… ледяной ветер бил в лицо…

Какой-то мужчина сидел рядом со мной. Он легонько тронул меня за плечо:

— Девушка, вам плохо? Девушка…

«Почему он подумал, что мне плохо?» Самолет уверенно набирал высоту и летел за уходящим солнцем. Самолет услужливо догонял для меня солнце, но никак не мог догнать. И я падала, падала… сломанные крылышки трепыхались за спиной, кружилась голова, холод сковывал тело и болело сердце.

Я открыла глаза:

— Нет, ничего… летим… Нам долго лететь?

— Долго, — у мужчины было доброе участливое лицо. — Так долго, что можно сказать: всю жизнь.

Я улыбнулась его шутке через силу. Но смысл ее мне пришелся по душе. Лететь целую жизнь, даже со сломанными крыльями! И несмотря ни на что! Очень к месту сказанные слова. Мужчина этот показался мне симпатичным. Ему было лет пятьдесят; худощавый, светленький, с голубыми глазами, кажется, невысокий.

Мы разговорились. Точнее, говорил преимущественно он. Я отвечала односложно, если он о чем-нибудь прямо спрашивал меня.