Твоя жена Пенелопа - Татьяна Веденская

А тетя Ляля и не мнила. Ей вообще было все равно. Ждала себе мужа после трудового дня, жарила курицу на сковородке. Мама только вздыхала – надо же, целую курицу. Из нее же пять супов можно сварить.

Запах от тети-Лялиной сковородки шел плотный, нагло-сытный, заполонял собой всю квартиру. Никакого супа с кислой капустой на жидком курином бульоне уже не хотелось. И холодца не хотелось. И пирогов. И сердиться на тетю Лялю, как папа, тем более не хотелось. Чего на нее сердиться-то? Она ж такая веселая, глаза ясные, улыбчивые. А у мамы глаза, наоборот, всегда тусклые и несчастные. А еще – руки… Какие у них были разные руки, у тети Ляли и у мамы!

Да что там – руки. Все было у них разное. А однажды Нина увидела, как дядя Петя тети-Лялину руку поцеловал. Просто так, ни с того ни с сего. Проходил мимо, обнял за талию, приложил ее ладошку к губам. Нина тогда подумала с надеждой: вот бы и папа так же мамину руку поцеловал!.. Она даже сказала ему об этом, дурочка. У мамы, мол, руки такие некрасивые, ты их поцелуй, ей приятно будет. А папа опять рассердился: еще чего, мол, выбрось эти глупости из головы! Твоя мать такими руками гордиться должна! Потому что они у нее честные рабочие руки, такие, какие надо руки, и ни в каких поцелуях не нуждаются! И ты своей матерью гордиться должна!

Да, наверное, она должна была. Но что делать – среда обитания оказывает влияние на жизнь, формирует взгляды. Никуда от этого не денешься. Глядя на жизнь мамы и тети Ляли, Нина поневоле делала для себя выбор. И подсознательно – какое там еще у девчонки сознание! – строила себе мосты в этот выбор. Что-то шевелилось внутри, протест какой-то. Протест против тусклых маминых глаз, против «гордости» за мамины руки, против отцовской ненависти к ухоженному и обаятельному дяде Пете…

Может, именно из этого протеста и выросло в ней некое чистоплюйство в отношении к собственной плоти. А может, романтические герои Франсуазы Саган сделали свое черное дело. Надо было как-то определяться в предложенных жизненных обстоятельствах – совсем не романтических… Надо было идти на компромисс. А как же иначе? В школьной тусовке ее бы с романтизмом точно не поняли. Отвергли бы, назвали «чучелом». И потому – хочешь не хочешь, а в девчачьих пересудах ей приходилось участвовать, особенно в старших классах. Ох уж эти пересуды-обсуждения! Из них напрямую вытекало, что у каждой уважающей себя девчонки непременно должно случиться «это самое», и чем раньше, тем лучше. Как статус успешности в школьной тусовке. А иначе – никак. Надо, и все тут. Пришлось искать выход – придумывать себе легенду в образе соседа-студента, с которым якобы «это самое» благополучно и свершилось. Даже пришлось прилепить к легенде некоторые подробности. Было, между прочим, в этих подробностях и целование рук – походя, мимоходом… Прихожу, мол, к нему – руки целует, ухожу – руки целует… Во дурак, да? Девчонки ржали, но верили. А зря верили. Так и получилось, что пронесла она свою девственность через школьные годы, через строительный колледж, куда поступила-таки по настоянию папы и мамы, и вручила Никите подарком… Хотя – почему вручила? И мысли об этом не было – вручить, тем более получить за такой подарок дивиденды. Как-то само собой все произошло. В тот миг и не думалось… Потому что влюбилась, с первого взгляда, бесповоротно. Наверное, навсегда…

А соседи потом засобирались уезжать, как дядя Петя говорил – за бугор сваливать. Вроде того – родственники в Америке отыскались, зовут… Хотя папа уверенно рубил воздух ладонью – врет, все врет, откуда у советского человека родственники в Америке? Наворовал, а теперь еще и родину продать хочет! Или от бандюганов сбегает, с которыми барышом не поделился! Все, все они одним миром мазаны!

И очень обозлился, когда дядя Петя мирно предложил ему комнату выкупить. Набычился, побагровел лицом:

– Я?! Я – выкупить? Это с каких хренов, интересно, ты мне такое, честному рабочему человеку, предлагать смеешь? Да я всю жизнь на государство пахал, я эту вашу комнату давно заработал, мне она и без того положена!

– О чем вы, Владимир Ильич… – снисходительно подняла красивую бровь тетя Ляля. – Я на вас удивляюсь, честное слово. Как только мы уедем, сюда же сразу заселят кого-нибудь, и полгода не пройдет! Мы же комнату не приватизировали, не успели, к сожалению… Видите, в какой спешке уезжаем.

– Ну и катитесь к чертовой матери! Космополиты!

– О, какое вы слово выучили, Владимир Ильич. Похвально, похвально. Вы хоть знаете, что оно означает?

– Конечно, знаю! Предатели, значит! Предатели нашей родины! И не смейте мне ничего предлагать, я на сделку с совестью не пойду! Комната не ваша, а государственная!

– Так пропадет же, Владимир Ильич. Других людей в нее заселят.

– А вы об этом не беспокойтесь! Уж как-нибудь без вас разберутся, кому освободившуюся жилплощадь отдать!

– Так жалко же, Владимир Ильич. Вас и жалко. А так бы у Ниночки своя комнатка образовалась.

– А она и образуется. Кому ж, как не нам, ее отдадут? Мы всю жизнь на производстве…

– Да уж, Владимир Ильич, – грустно покачал головой дядя Петя, глядя на отца с большой печалью, – видимо, социалистические принципы распределения благ крепко в вас засели, в состав крови вошли. Надо лечиться, Владимир Ильич, нельзя так жить, будто в вакууме. Поверьте, от прошлой жизни ничего уже не осталось. Ну, может, кроме вашего пролетарского имени. А может, вам имя сменить, а? Может, вам хоть это поможет вылечиться?

– Да ты… Да ты… Иди ты знаешь куда!.. – тяжело просипел отец, сжимая кулаки. – Катись в свою Америку, и чтоб духу твоего!..

– Тихо, Володь, тихо… – засуетилась мама, испуганно глядя на отцовы кулаки. – Надо ж послушать до конца, что они предлагают. Отказаться-то всегда успеем.

– Вот ты и слушай, коли тебе охота! А меня – уволь! Ишь чего – денег они захотели! Все только деньги, деньги… Одни деньги на уме…

Поднялся, ушел из кухни к себе в комнату. Но дверь не закрыл и телевизор не включил, как обычно. А тетя Ляля ласково обратилась к матери:

– Ну, хоть ты будь более вменяемой, Лид. Ведь провороните жилье, ей-богу, провороните! А так бы Петя все по-умному сделал, кому надо, на лапу бы дал. Сейчас ведь все можно, Лид! Чиновники, как лоси непуганые, прямо с ладони берут, только дай. И все бы на обоюдную пользу. Вы нам – деньги, мы вам – прописку в нашей комнате организуем.

– Лида! А ну подь сюда! – гаркнул из комнаты папа так яростно, что мама с тетей Лялей вздрогнули, одинаково приложив ладони к груди. – И Нинка пусть домой идет, нечего ей там всякие глупости слушать!

Мама подскочила со стула, махнула Нине рукой суетливо – пошли, пошли… А тете Ляле шепнула одними губами:

– Потом, после поговорим.

И действительно поговорила. Только это уже без Нины было. Судя по весьма озабоченному маминому лицу, предложение соседей было воспринято ею как руководство к действию. Потому что приехали вскоре деревенские мамины родственники, ввалились всем табором, в квартире стало шумно, запахло солеными груздями, квашеной капустой и самогонкой. Весь вечер «видались», как называла мама стихийное застолье, потом улеглись кто куда. Нину положили на кухне, соорудив из стульев что-то вроде неудобного топчана. Приказали сразу заснуть и не шевелиться лишний раз, чтобы стулья не расползались в разные стороны. Но разве можно серьезно уснуть при такой задаче? Так, подремать слегка… И сквозь дрему она услышала мамины слова, произнесенные быстрым горячим шепотком: