За семью замками. Внутри - Мария Акулова

И сейчас пробившийся через щель свет знатно ударил по глазам. Настолько, что зачесался нос и захотелось чихнуть.

«Внешний мир» даже в этом ее не принимал. Будто говорил с усмешкой: сиди за шторкой, девочка. Не высовывайся. Здесь ты никому не нужна. Даже на солнце у тебя аллергия.

Хмыкнув, Агата задернула занавеску обратно, повернулась к ней спиной. Потягиваясь, направилась из спальни в сторону ванной комнаты. Почувствовала, что зудит кожа на ягодице. Без стеснения почесала, испытывая радость от такой возможности.

Невероятно важный плюс проживания одной состоял в том, что ходить по собственной — оставшейся в наследство после смерти отца, который при жизни дочерью совершенно не интересовался, — квартире можно было хоть весь день в трусах и майке… И никто слова не скажет. Впрочем, даже если без — трусов и майки — тоже никто и ни слова.

Наверное, это ужасно, но собственному отца Агата была благодарна исключительно за то, что обеспечил такую возможность. Потому что больше сказать спасибо по сути незнакомому мужчине было не за что. За жизнь — смешно. Не человеку, который просто любил трахаться без резинки. Рисковый. Но безответственный. За то и поплатился — разбился через год после смерти матери Агаты на своем байке.

Раздолбай, который не дернулся забрать осиротевшую «кровиночку» после того, как матери Агаты не стало. С радостью договорился с Сеней, что все остается, как было до трагедии. И обоим облегчение. Одному не пришлось строить из себя заботливого. Второй смог слегка разжать ягодицы, не боясь, что поднимется все тот же имущественный вопрос.

Ни один из выбранных матерью мужчин не вызывал в Агате ни намека на эмоциональную привязанность или хотя бы симпатию.

Да и в принципе единственный человек, который дергал скрытые душевные струны — Маргарита. Мать. Воспоминания о ней неизменно заставляли сердце Агаты хоть как-то реагировать. То биться сильнее, то замирать. В зависимости от того, что приснится, что вспомнится…

Сейчас вот немного защемило, потому что по Марго она иногда скучала. До того, как её не стало, жизнь Агаты Рамзиной была не такой, как стала после. И речь не просто о ребенке, в двенадцать потерявшей мать. Все куда хуже…

Агата вошла в ванную, включила свет здесь, приблизилась к зеркалу, вздохнула, собирая волосы на затылке.

Терпеть не могла смотреть на себя. Точнее на левую щеку. Ту, которую пересекает уродливый шрам.

Жить с ним было сложно. Потому что он тоже о многом напоминает. Постоянно. Каждый раз, как смотришь. А еще… Потому что он просто портит. Дарит целый букет комплексов. Становится центром вселенной, когда Агате приходится выйти из укрытия.

Еще посещая школу, она знатно отхватывала детской «нежности» за то, что стала уродиной. Ей и без того было сложно пережить случившееся, а с издевками… Она приходила домой, ложилась на кровать и перечисляла в голове, кому сегодня желает смерти. Долгой и мучительной. За то, что смеют открывать поганые рты.

Она пыталась просить у Сени денег на то, чтобы что-то со своим лицом сделать, но отчим отмахивался. Ему было не до того. Он, сволочь такая, страдал, что потерял жену.

Точно так же он игнорировал и просьбы перевести ее на дистанционное обучение. Такая возможность была, Агата знала, но без воли опекуна — ноль шансов.

А ему это было не интересно. Он не умел сострадать. Только себе. И тому, что погибшая жена оставила ему… Двоих детей.

Посрать, что один ребенок — исключительно его. А второй — залог того, что не потеряет квартиру. Он хотел страдать и чтобы его жалели… И он страдал. Его жалели. А что происходило тогда с Агатой — не интересно. Ни ему, ни другим. Переходный возраст, обостренный некоторыми жизненными обстоятельствами. Переживет. Все ведь переживают.

И она, как ни странно, пережила. Сама толком не знала, как, но получилось.

Скорее всего благодаря тому, что у нее возникла та самая цель — спастись, закрывшись за семью замками.

В отличие от психологов, которые работали с ней время от времени (когда к ним приходили социальные работники и намекали Сене, что неплохо бы в очередной раз «проработать травму пострадавшей»), пытаясь помочь социализироваться, а по факту просто заставляя чувствовать себя еще хуже, повышая ее дискомфорт своими идиотскими моделированиями и постановкой задач, стремление просыпаться каждое утро, чтобы дотянуть до времен, когда можно будет закрыться на семь своих замков, Агату мотивировало.

А попав в эту квартиру, она села тогда еще на другую — убитую — оставшуюся после отца кровать и впервые за долгое-долгое время расплакалась. От облегчения.

С тех пор прошло пять лет, которые кто-то посторонний назвал бы затворничеством, а Агата — спасением.

Здесь никто не видел ее лица. Здесь никто не шумел и не пугал. Здесь ее не настигали панические атаки. Здесь никому ничего не надо было отвечать. Ни перед кем не приходилось чувствовать ответственность. Здесь не надо было по чьей-то приходи выходить в люди и ломать себя. Ломать-ломать-ломать. Бесконечно ломать. Здесь действовали ее правила. И это было невероятно хорошо.

Только вот каждый раз, глядя на себя, Агата снова злилась. Потому что жмотство Сени не позволило решить вопрос со шрамом в те времена, и эту проблему пришлось везти с собой за замки…

А теперь, чтобы решить, нужно будет выходить из квартиры. Много. Часто. Тогда, когда она уже слишком привыкла к своей тишине. Когда узнала, как может быть хорошо и спокойно. Когда ей стало еще страшнее ее покидать.

Поэтому Агата откладывала. Давно и по сто раз все изучила. Понимала, что полностью шрам ей вряд ли уберут, но сделать его куда менее заметным можно. Обещала себе же, что до двадцати пяти все исправит.

Отшлифует, купит какое-то дорогущее вино, откроет бутылку и выпьет разом. Отпразднует событие.

Но сделает это не для того, чтобы снова выйти в человеческое общество. А просто… Чтобы поводов возвращаться в прошлое было меньше. Она очень надеялась, что и просыпаться в холодном поту, вспоминая лицо человека, этот шрам оставившего, станет реже, когда шрам исчезнет.

А теперь…

Ей очень хотелось себя ругать, что зачем-то установила дурацкий дедлайн так далеко. Ведь сейчас в её жизни появился Костя, который рано или поздно попросит фото. С которым рано или поздно они встретятся.

От которого вряд ли получится вечно отгораживаться волосами, как она делала, если приходилось общаться с другими. Который поймет, что повелся на… Ту еще уродину.

И если он действительно будет таким, как Агата его представляла, то скорее всего просто побрезгует. Пусть с лица воды не пить, но не мешок же на голову надевать…

И в этом контексте Агате даже казалось иногда, что Косте совсем неплохо было бы оказаться страшным, как смерть.

Потому что тогда это она разочаруется в нем и пошлет нахер, а не он сделает то же самое с ней, забив по-особенному болезненный гвоздь в крышку гроба Агаты Рамзиной и ее бездарных попыток социализироваться так, как сама считает нужным.