Меня зовут Космо - Карли Соросяк

Она пищит и отползает подальше.

В углу комнаты Макс включает ноутбук. В последние несколько лет я слышу это слово всё чаще, потому что Макс постоянно смотрит на фотографии звёзд на экране. Иногда он показывает на светящиеся точки и называет мне названия вроде «Орион» или «Большой Пёс», а я всегда сижу очень-очень тихо, чтобы слушать не только ушами, но и сердцем. Сейчас он ставит ноутбук так, чтобы нам тоже было видно, и Эммалина вытягивает ноги. На них длинные синие носочки.

— Это облака? — спрашивает она, показывая на разводы на экране.

— Ага, — тихо говорит Макс. — Вид сверху. Космонавты их так видят с Международной космической станции.

Голоса Мамы и Папы в кухне становятся всё громче, и мне настолько не по себе, что хочется пописать. Такое всегда случается, когда я беспокоюсь, — даже если я только что вернулся с улицы. Я очень редко делаю лужи в доме, но даже самая маленькая лужица для меня — настоящий стыд и позор. Я пытаюсь сосредоточиться на чём-нибудь другом: тёплом одеяле, жужжании потолочного вентилятора, приятном запахе комнаты Макса (она пахнет перечной мятой, травой и им самим). Я думаю о дополнительных порциях спагетти и о семейных танцевальных вечерах, хотя их уже довольно давно не было.

Макс вздыхает. Эммалина подползает к нему и кладёт голову ему на плечо.

Я сдерживаю позывы.

Это самое малое, что я могу для них сделать.

Утро Дня благодарения пасмурное и дождливое. Прикрываясь огромным зонтиком, мы с Максом быстро обходим округу, чтобы я сделал свои дела до приезда Бабушки и Дедушки. Мы идём прямо по лужам на тротуаре, и повсюду чувствуется запах индейки.

Я просто обожаю индейку, хотя у меня редко спрашивают мнения по поводу праздничных ужинов. На День благодарения, Пасху и Рождество правила для меня очень простые:

— не лай слишком много;

— не ешь, если тебе этого не предложили;

— если мы куда-то едем и ты видишь кошку, не дразни её.

Единственный, кто обращает внимание на мои предпочтения в еде, — Макс. Он даже знает наизусть мои любимые праздничные блюда: окорочка индейки (сочные, мясистые, вкусные), потроха индейки (очень хорошо жуются) и те самые миниатюрные колбаски в тесте.

Достаточно подумать о еде, и у меня уже слюнки текут. Но я иду вперёд, сверкая лапами, пока мы не останавливаемся у сосновой рощицы. Макс тянет за поводок, останавливая меня; земля вокруг мягкая и хлюпает.

— Можно, я расскажу тебе секрет? — спрашивает он, держа одну руку в кармане.

Я надеюсь, что этот секрет звучит как «Я припрятал для тебя печенье в кармане джинсов», так что отвечаю: «Конечно». Он переминается с ноги на ногу, его кроссовки погружаются глубже в сосновые иголки. Во всём мире вдруг становится очень тихо — слышно только наше дыхание, и грязь, и дождь. Я склоняю голову, навострив уши.

Макс выпаливает:

— Если бы я мог, я бы отменил День благодарения в этом году.

Я пытаюсь понять смысл его слов. Как вообще можно отменить День благодарения, особенно когда тебя кормят индейкой? А как же колбаски, Макс? Ты же помнишь про колбаски?…

— Просто… — начинает он, потом запинается. — Просто всё становится только хуже, когда Мама и Папа притворяются счастливыми на глазах у других. Потому что мне кажется, что на самом деле они не очень счастливы.

Вот теперь, после этого объяснения, я начинаю понимать. Я трусь носом о его ладонь, снова и снова, чтобы сказать: «Я с тобой». Если бы я мог говорить словами, то рассказал бы ему о том, как Мама и Папа танцевали много лет назад, как они кружились босиком, как включали джаз на кухне. Я бы сказал, что тоже скучаю по танцевальным вечерам. Хотя я сам в них не участвовал ни передними, ни задними лапами, я очень любил смотреть на свою семью — как они скользили и кружились, раскрыв души нараспашку. А Макс, мой Макс — он всегда казался таким бесстрашным. В такие ночи мы заказывали большую пиццу и открывали все окна; мы засиживались до тех пор, пока бéлки не засыпали, а жужжащие жуки не выбирались из подземных нор.

Моя семья так не танцевала уже довольно давно — даже не хочется говорить, сколько. Сейчас Мама и Папа ссорятся из-за человеческих вещей, совершенно неважных. Они ссорятся из-за мусорных баков, и протекающей трубы в ванной комнате, и каких-то «квитанций», хотя я не понимаю — и, наверное, никогда не пойму, — как можно ссориться из-за чего-то, что звучит так похоже на «танцы»?

Макс ковыряет в грязи носком кроссовки, словно там спрятана пищащая игрушка.

— Ты, наверное, об этом не знаешь, — говорит он, — но дядя Реджи — помнишь его? Он должен был приехать на День благодарения, но задерживается на пару дней, и мама очень расстроилась. Она не сказала мне, но я и так знаю. Я слышал, как она плачет. Опять.

Это для меня новость. Обычно я очень хорошо понимаю, что происходит в нашей семье, — знаю о наших планах, наших эмоциях. Но иногда звонок в дверь застигает меня врасплох, и на коврике появляется незнакомая обувь со сложенными внутри носками. По запаху носков о человеке много чего можно сказать: что он ест, как часто моется, счастлив он или чем-то обеспокоен. Я никогда не забываю запаха носков. В последний раз я видел брата Мамы, дядю Реджи, ещё щенком, но его запах до сих пор прячется внутри меня. Земля и овёс. Гамбургер на кончиках пальцев. Лосьоны, которыми люди натираются, чтобы выглядеть гладкими и лоснящимися.

Ещё я помню его волосы, его спутанные длинные тёмные пряди, которые я пытался кусать, потому что был ещё маленьким и несмышлёным. Он рассмеялся, словно у него в животе что-то подпрыгивало, — а потом разрешил пожевать свои волосы. «О, намучаетесь вы с ним», — сказал он Маме. У него в родословной, похоже, где-то затесался бульдог: его улыбка была широкой и доброй.

«Обязательно воспитывайте его хорошо», — сказал он.

И Мама ответила: «Воспитаем».

На следующий день дядя Реджи исчез вместе с обувью и носками. Иногда я слышал его голос из разных предметов, стоящих дома (ноутбука Макса, телефона, который трезвонит в гостиной), и мне всегда было интересно — взаправду ли я его слышу, или мне кажется? Может быть, мне настолько полюбился его запах, что я сам себе выдумываю его звуки?

— Ладно, — говорит Макс, качая головой. По зонтику стучит дождь. — Наверное, пора домой. Делай свои дела, Космо. Пожалуйста.

Наш разговор не должен закончиться вот так. Максу нужно выговориться, я ясно это чувствую. Но ещё я чувствую сильнейшую ответственность, когда облегчаюсь в лесу. Выбор места, чтобы присесть, требует инстинкта и наблюдательности, таланта и храбрости. Если я найду клочок земли, помеченный бордер-колли, то я тоже должен его пометить, чтобы прогнать зло.

Собака-демон может прятаться где угодно.

Оглянувшись через плечо, я делаю всё необходимое у корней дерева, и мы с Максом не спеша возвращаемся домой. Он насвистывает тему из «Звёздных войн» — это несколько фильмов, которые мне очень нравятся, хотя там вообще нет собак. Мне очень нравится Чубакка, самый волосатый персонаж, потому что его шерсть похожа на мою.