На краю Отонаби - Брайан Галлахер

– Ага, – ответили оба хором.

– Начинаем!

Люси раскрыла этюдник, велела тому, кто пониже, стоять смирно и начала рисовать быстрыми, уверенными штрихами.

Они были уже совсем близко от Лейкфилда, и сердце Кьяры билось всё сильнее и сильнее. Машина, которую отец взял напрокат в аэропорту, катила по залитому солнцем шоссе номер 401. Дорога вела на север, мимо озер Каварта. Они проехали Милбрук, потом Питерборо, вот и Лейкфилд. Отец привычно свернул к дому, где вырос.

Кьяра всегда любила приезжать сюда, но сейчас всё совсем иначе. В доме будет так странно без веселого дедушкиного голоса. Обнадеживало одно – дедушка оставил ей загадку, которую надо разгадать.

Папа остановился в конце подъездной дорожки. По дороге в Лейкфилд они всегда слушали песни Гордона Лайтфута – что поделать, семейная традиция. Хотя на шоссе отец согласился послушать несколько более современных композиций с планшета Кьяры. Теперь папа приглушил песню из своего любимого альбома Лайтфута – «Летняя сторона жизни».

Кьяра не первый год ездила с отцом, и ее всегда смешило, что он приглушает музыку вместо того, чтобы просто выключить. Отец утверждал: нельзя ни с того ни с сего взять и выключить певца прямо посреди песни. Наверно, многим это показалось бы нелепым, но Кьяре нравились эти маленькие странности – папа есть папа, единственный и неповторимый.

Приглушив песню, он выключил мотор и повернулся к Кьяре.

– Ну всё, приехали.

– Ага. – Она оглянулась по сторонам; вечерело, но было еще достаточно светло.

Дом и сад совершенно не изменились – всё было в порядке и казалось, что тут по-прежнему живут. Но со времени дедушкиной смерти здесь никого не было, наверно, папа договорился с соседями, чтобы они приглядывали за садом. Она посмотрела на веранду – дедушка любил сидеть там в кресле-качалке. Как же ей его не хватает! Она-то думала, что все слезы выплакала на похоронах, но при взгляде на пустую веранду на глаза сразу навернулись слезы.

Отец словно прочел ее мысли, ласково взял дочь за руку и тихо сказал:

– Мне его тоже ужасно не хватает, радость моя.

– Такого другого нет и не будет.

– Точно. Такие, как Майк Фаррелли, встречаются не часто.

Кьяра вдруг заволновалась, прикусила губу и неуверенно посмотрела на папу, не зная, как начать:

– А он не…

– Что, дорогая?

– А мы не найдем чего-нибудь такого…

– Какого? – ласково спросил отец.

– Мне уже до смерти хочется прочесть дедушкино письмо и разгадать эту тайну. Но вдруг он никому про это не рассказывал именно потому… потому, что там было что-то плохое. Тогда я не хочу ничего знать.

– Понятия не имею, что в письме, Кьяра, и что случилось давным-давно. Одно я знаю, и знаю наверняка, – он был прекрасным отцом и отличным человеком.

– Значит, какая бы ни была тайна, ничего плохого не обнаружится?

– Уверен. – Он снова ласково взял ее за руку. – А ты?

– Да! Да! Совершенно уверена.

– Хорошо. Знаешь, Кьяра…

– Что?

– Помни, со мной ты можешь говорить обо всём… Я всегда тут…

– Знаю. Спасибо, папа.

– Ну что, пошли?

Кьяра решительно отстегнула ремень безопасности и вылезла из машины.

– Дай посмотрю, как ты это делаешь. – Майк попытался зайти ей за спину, пока она быстрыми штрихами набрасывала портрет Уилсона.

– Нетушки. – Она преградила ему путь. – Терпение! Скоро всё увидите – когда я закончу.

Майк хотел что-то сказать, но она мотнула головой.

– Я работаю!

Голос спокойный, но твердый – понятно, что не поспоришь.

– Ты всегда такая командирша?

– А ты всегда такой приставала?

Майк неожиданно для самого себя довольно хмыкнул – ему нравился ее напор.

– Ну ладно, – сдался он. – Ты художница – ты и командуешь.

– И то верно.

Тон у нее задорный, но без подковырки. Прикольная девчонка.

– А можно нос почесать? – попросил Уилсон.

– Я, конечно, велела стоять смирно, но в статую превращаться не обязательно. Чеши!

На полянке пахло полевыми цветами, Майк расслабился и весело наблюдал, как Уилсон чешет нос, а потом снова встает в позу. Он и впрямь слегка смахивал на статую.

Тем временем девочка закончила рисовать и спросила:

– А как тебя зовут? Я подпишу рисунок.

– Уилсон.

– Я про имя спрашивала.

– А это и есть имя.

– Похоже на фамилию.

– Ну и фамилия тоже. Так звали мою маму.

– Ее тоже звали Уилсон?

– Нет, конечно. Ее звали Эмили, Уилсон – это была ее фамилия. Эмили Уилсон. Потом она вышла замуж за моего отца, Тревора Таггарта. Вот я и получился Уилсон Таггарт.

– Понятно.

– Моя семья родом из Северной Ирландии. Там такая традиция. Мальчику дают имя по девичьей фамилии матери.

– А почему?

Майку ужасно хотелось взглянуть на рисунок, но узнать ответ хотелось еще больше.

Уилсон задумался:

– Ну… я никогда не спрашивал. Наверно, дань уважения к имени матери. Хотя она меняет фамилию при замужестве, имя всё равно продолжает существовать.

– Хорошая традиция, – одобрила девочка и спросила Майка: – А ты?

– У меня всё попроще. Папка – Томас Фаррелли, мамка – Ханна Фаррелли, а я Майк Фаррелли.

– А как ее звали до замужества?

– Ханна Макгинти. Уж я рад-радешенек, что меня не назвали Макгинти.

– Прошу прощения, мы забыли сразу представиться, – церемонно сказал Уилсон, а Майку даже смешно стало от его вежливости.

– А как тебя зовут? – спросил он.

– Люси Наду.

– Наду? Это по-французски?

– Может, и по-французски, но я чистокровная оджибве, – гордо сказала Люси.

– Вот и хорошо. А можно портрет, наконец, посмотреть?

– Вот только имя подпишу.

Она быстро написала что-то углем, сняла рисунок с этюдника и показала мальчикам.

Майк весело расхохотался, глядя на портрет приятеля.

– Неужели я и вправду такой? – в притворном ужасе спросил Уилсон.

– Ну, это же карикатура, преувеличение, – объяснила Люси.

Майк видел, как она подчеркнула скованность движений Уилсона, даже немножко преувеличила, но при этом схватила самую суть характера приятеля.