Доллары для герцога - Барбара Картленд

Со временем все они стали казаться Магнолии на одно лицо: косноязычными развязными глупцами, делающими комплименты вроде:

— Ух ты, ну и красотка же из тебя получилась! Как-то раз Магнолия сказала отцу:

— Звучит нелепо, папа, но мне кажется, что я неизмеримо старше мужчин, с которыми я танцую, а сидя рядом с ними за обедом, я не слышу ничего, кроме болтовни о лошадях, хотя, как правило, они на них только ставят и даже не знают, как сесть в седло.

Отец рассмеялся, но в глазах его промелькнула грусть. Он ответил:

— Дорогая, тебе совсем не обязательно сочетать в себе красоту и ум.

— Я рада, что ты находишь во мне и то и другое, — улыбнулась Магнолия.

— Но это правда. А сейчас я хочу показать тебе картину, которую только что купил. Мне кажется, ты — единственный человек в этом доме, способный оценить ее по достоинству.

Магнолия знала, что за этими словами стоит горькое разочарование, ибо миссис Вандевилт презирала увлеченность своего супруга искусством, считая это пустой тратой времени.

Кроме того, она придерживалась мнения, что огромные суммы, потраченные, по настоянию отца, на образование Магнолии, гораздо лучше было бы вложить в покупку драгоценностей.

Но мистер Вандевилт, хотя и был тихим, услужливым мужем, покорно выполняющим все прихоти жены, в вопросе образования дочери остался совершенно непреклонен.

Он лично выбирал гувернанток и учителей для Магнолии, и миссис Вандевилт, которую совершенно не интересовало то, чего нельзя пощупать руками и показать людям, предоставила ему в этом вопросе полную свободу.

Магнолия оказалась способной ученицей, она схватывала все на лету, и знания открывали перед ней ослепительные горизонты. В этом, надо сказать, ей весьма повезло, ибо во всей Америке вряд ли можно было найти другую девушку, которую держали в такой строгости, едва ли, как она часто думала, не в заточении.

Но точно так же во всей Америке нельзя было найти девушки и столь богатой, как Магнолия Вандевилт.

Брак ее родителей явился не только союзом двух очень красивых людей, но и союзом двух огромных состояний.

Эти деньги были скоплены их предками, первопроходцами, которые приехали в Новый Свет в поисках удачи и у которых хватило здравого смысла, чтобы вложить заработанные деньги в землю, на которой они жили.

Дед и отец мистера Вандевилта акр за акром скупали болотистые острова, на которых теперь рос Нью-Йорк; отец миссис Вандевилт вкладывал капитал сначала в первые золотые рудники, а позже — ив первые нефтяные месторождения.

На сегодняшний день самое большое несчастье четы Вандевилтов заключалось в том, что у них был только один ребенок, которому предстояло унаследовать огромное состояние. Что касается Магнолии, то для нее это обстоятельство было настоящей трагедией.

Как только она достаточно подросла, чтобы самостоятельно делать выводы, ей стало ясно, что она особенная.

Няня не имела права вывезти коляску, а позже — прогуляться с Магнолией в центральном парке без сопровождения двух телохранителей, неотступно следовавших за ними.

Впрочем, к этому можно было привыкнуть; а вот когда Магнолия поняла, что ни один молодой человек никогда не сумеет даже приблизиться к тому уровню, который мать сочтет достойным для дочери, она испытала ужас.

Но, будучи натурой романтической, в чем была немалая заслуга отца, Магнолия верила, что однажды она встретит принца своей мечты.

Именно отец дал ей прочитать «Ромео и Джульетту», именно он поведал ей историю Данте и Беатриче, по его совету она прочла повесть об Элоизе и Абеляре, над которой украдкой плакала; именно он, если заглядывать еще дальше в прошлое, рассказал ей сказку про Золушку…

Когда Магнолия подросла, мистер Вандевилт с восторгом обнаружил, что она разделяет его страсть к живописи.

Он начал коллекционировать картины еще в молодости, после своей первой поездки во Флоренцию, и с тех пор ни с кем, кроме Магнолии, не мог поделиться ощущениями, нахлынувшими на него при виде шедевров Боттичелли в галерее Уффици.

Он открыл им свое сердце, и они стали его первой любовью.

Эта любовь всю жизнь была для него превыше всего, а благодаря своему огромному состоянию он мог покупать картины не только у торговцев, но и у самих художников, в результате чего стал обладателем шедевров, недоступных другим коллекционерам.

На стенах огромного гранитного особняка на Пятой авеню висели полотна Сислея, Моне и Ренуара, купленные мистером Вандервилтом буквально за гроши еще в те времена, когда публика насмехалась над импрессионистами.

— Есть в тебе что-то, моя дорогая, — говаривал он, когда Магнолия подросла, — отчего ты кажешься сошедшей с картин Сислея.

Магнолия улыбалась:

— Ты просто мне льстишь, папа.

— Всего лишь констатирую факт, — возражал отец. — В тебе есть изящество, хрупкость и тот внутренний свет, которые присущи лишь его полотнам.

У матери на этот счет было несколько иное мнение:

— Ты слишком высокая, и шея у тебя чересчур длинная. И я никак не могу понять, откуда у тебя это дурацкое детское выражение лица, — сокрушалась она. — Попробуй массаж носа, может, он у тебя станет длиннее.

Потом с восклицанием, явно выражавшим досаду, добавляла:

— Бог свидетель, я мечтала, что у моей дочери будут классические черты лица, и не воображай, что картины, с которыми носится твой отец, сделают тебя хоть немного красивее.

Говоря это, она имела в виду творения Рубенса, Рембрандта и Ван Дейка, висящие в специально отведенной для них галерее.

Друзья миссис Вандевилт смотрели на эти картины с завистью, а пресса называла их «лучшей частной коллекцией Америки».

Когда выпадала возможность, Магнолия бежала в маленькую скромную студию отца, чтобы насладиться сислеевскою игрой света на деревьях, и молилась про себя, чтобы отец всегда любил ее так же нежно, как любит столь милые его сердцу полотна.

Только чем старше она становилась, тем труднее ей было находить время, чтобы поговорить с отцом.

Мать сосредоточила на ней все внимание, словно дочь была одним из тех проектов, общественных или благотворительных, о которых чуть ли не каждый день трубила пресса в связи с именем миссис Вандевилт.

Потом начались бесконечные примерки, и Магнолия как-то раз пожаловалась отцу:

— Честное слово, я предпочла бы ходить голой или, например, в тоге, как древние греки.

Отец только улыбнулся в ответ, но она знала, что он ее понимает.

— Я пыталась читать во время примерок, — продолжала Магнолия. — Но мама отняла у меня книгу, сказав, что никакой мужчина не захочет жениться на женщине, голова которой забита несуществующими людьми и событиями.