Интернат для брошенных мужчин - Марина Полетика

Трясущимися руками она набирала домашний телефон фельдшера Надежды Петровны, с отчаянием понимая, что «Скорая» из райцентра может не успеть. Уже так бывало, с тех пор как поликлинику в селе ликвидировали, объяснив, что это в связи с «оптимизацией».

– Не звони, Людмила, сядь, – попросила мать.

Людмила Петровна послушно опустилась на табуретку возле кровати, взяла мамину руку в свою.

– Ты что это удумала, девка? Совсем с ума посходила? – глядя ей в глаза, тихо и требовательно спросила мать.

Людмила Петровна растерялась. Она всегда, с самого раннего детства, пугалась способности матери видеть как сквозь стену.

– Я… Я что? Я ничего… – как в детстве, виновато забормотала она, пряча глаза.

– Не ври. Я вижу. Что удумала, а?

– Да что я удумала-то?! – спохватилась Людмила Петровна, сообразив наконец, что видеть ее с горстью таблеток в руках никто не мог, одна она была в кухне, одна! И ни в какую мистику не верила, кроме вечной любви, как и полагается любой уважающей свою профессию учительнице литературы. А стало быть, мама ничего не знает.

– Сон я видела, – помолчав, сказала мать. – Ночь не спала, а под утро уже. Что стоишь ты посреди поляны какой. Ну вот навроде нашей возле Талого Ключа. Руки так раскинула, глаза закрыла, загораешь вроде. А потом смотрю – там в траве-то и не ручей вовсе. Вместо ручья рельсы положены. И там от леса поезд идет. А ты стоишь, улыбаешься. Я кричу тебе, мол, Людка, Людка! А ты и головы не повернула, не слышишь. Ты смотри, Людмила.

– Да что я? – беспомощно пробормотала Людмила Петровна, потрясенная этим «не слышишь». Ну откуда, откуда мама могла знать?!

– Грех на душу не бери. Я под поезд не лягу, грех это. Сколько Господь назначил – столько и буду землю беспокоить. А как я без тебя? Подумала ты? Не обо мне, так о сынах подумай. Санька как жить будет? Владька куда вернется? В пустой дом? Не одна ты на свете, Людмила. Люди кругом. О них надо думать, не о себе. Тогда легче станет. Вот увидишь. Кто-то толкнет, а кто и поможет. Подождать нужно. Перетерпеть. Поняла, нет?

– Поняла, мамочка, – глотая слезы, кивнула Людмила Петровна. – Только придумала ты все. Нет у Талого Ключа никаких рельсов. Ручей там. Хочешь, летом сходим? И недалеко вовсе. Там хорошо! Трава по пояс и ромашки. И поездов у нас никаких нет. Узкоколейку и ту еще при советской власти разобрали. Так что…

– Ты молодая еще, Людмила. Жизни не знаешь, – укоризненно, как девчонке, погрозила пальцем мать, приподняв исхудавшую руку от одеяла. – Может, у тебя еще все впереди. Всяко бывает.

– Угу. Я замуж выйду. И разбогатею. И мы с тобой к океану поедем, я всю жизнь мечтала океан увидеть, – сквозь слезы улыбнулась Людмила Петровна. – Мам, у тебя кушать есть что? Давай приготовлю. Тебе чего больше хочется – оладушек или каши? Я тоже не ела уже давно, а тут вдруг так захотела, ужас!

Конец мая и начало июня прошли незаметно, как один длинный серый пустой день. Людмила Петровна вставала по-прежнему в шесть утра. Завтракала. Наводила чистоту в идеально чистой квартире. Садилась у окна, надевала очки и читала письмо от Владика.

«Здравствуйте, дорогие мама и бабушка! Спешу вам сообщить, что завтра мы уезжаем в Мурманск. Не пугайтесь! Я очень рад, что буду служить на флоте, правда, пока точно не знаю где. Хотелось бы не на берегу, а чтобы плавать. Мама, если хочешь, приезжай ко мне на присягу. Нам сказали, что родителям можно, и ко многим приедут, только билеты на поезд очень дорогие. Я по тебе и бабушке очень соскучился, особенно по оладушкам и по картошке жареной. Но кормят нас хорошо, ты не беспокойся. И дедовщины никакой нет. Если можешь, попроси денег у Сашки и приезжай. У тебя же каникулы. Заодно увидишь океан. Правда, Северный Ледовитый, но все-таки океан, как мечтала! Не волнуйся, мама, и береги себя. Привет Сашке и всем нашим! Твой сын Владик».

Повздыхав и стараясь не давать волю эмоциям (сейчас бы оладушек сыночку, как-то он там, голодный, наверное!), принималась писать ответ. Старалась писать хорошо, весело. Выдумывала всякие истории из школьной жизни, рисовала смешные рожицы. Не сдержавшись, корила за грамматические ошибки. Просила писать почаще, при первой возможности. Аккуратным почерком заполнив две-три страницы, сворачивала листки из школьной тетрадки пополам и убирала в ящик письменного стола. Там уже лежало четырнадцать неотправленных писем. Последнее от него получила со сборного пункта две недели назад. Нового адреса места службы сын не знал, и пока Людмила Петровна писала и складывала в стол, чтобы отправить позднее и ничего не забыть. И каждое утро перечитывала полученное, хотя знала наизусть.

Дождавшись, когда в школе начнутся уроки и, значит, на улице не будет учеников, бежала к матери. Копала огород, сажала, поливала. Топила печь, если было холодно, мыла полы, без нужды в сотый раз перетрясала половики. Мать кивала одобрительно, порывалась помогать. Людмила помощь отвергала – самой было мало работы. Вместе обедали. Потом таскала воду в бочку, поправляла забор. Помогла посадить картошку соседям – одиноким старикам Карпу Филипповичу и Федосье Иосифовне Бабиновым, и радовалась, когда заломило спину так, что ни сесть, ни встать. Радовалась боли, потому что иных ощущений не было. Вообще никаких, ни плохих, ни хороших, и это немного пугало. Но думать об этом тоже запрещалось. По вечерам ставила заплатки на старые Владькины джинсы и рубахи. Перемывала с порошком потрескавшиеся от старости тарелки. Что-то читала, не понимая смысла, просто складывая букву к букве. Хваталась за все, что могло отвлечь ее от мыслей о школе. Но в магазин ходить категорически отказывалась. Мать не настаивала. Понимала. Поэтому молча брала палку, старую клеенчатую сумку и отправлялась за хлебом или крупой.

Больше ничего не покупали. Значительная часть материнской пенсии уходила на лекарства, а обещанный расчет в школе так и не дали. А Людмила, гордая, не спрашивала. В школу идти не хотела, одинаково опасаясь и сочувствия, и злорадства. Боялась просто сорваться и зарыдать на глазах у всех, унизиться. А еще надо было платить за телефон, за квартиру и электричество. И как-то дотянуть до своих овощей.

Разумеется, имелись деньги на сберкнижке. Уж что-что, а сорить деньгами Людмила Петровна отродясь не была приучена. Но на той неделе вдруг приехал из Горноуральска Сашка, старший. Мрачный и, кажется, напуганный. Нехотя рассказал: оказывается, с завода он уволился полгода назад, потому что его зарплаты инженера по электрооборудованию в городе ни на что не хватает. От матери скрывал, зная, что рассердится. Вместе с другом решили заняться коммерцией, да не чем-нибудь, а возить водку из Кабардино-Балкарии и ею тут торговать. Взяли кредит. Купили водку – на заводе, все как положено. Но первую же партию на посту ГИБДД на границе областей у них конфисковали, заявив, что документы поддельные, а водка паленая. И добавили: будете правду искать – посадим. И водку им никто не вернет. Они бросились на завод. Оказалось, акцизные марки действительно поддельные. Они остались без товара и без денег. А кредит надо возвращать. Двести тысяч.

Пряча глаза, попросил у матери денег взаймы. Она, не поняв и половины из того, что рассказал сын, лишних вопросов задавать не стала. Сейчас не ко времени. Уж потом, когда все утрясется, она скажет ему все, что думает. И о нем, и о профессии, и о его занятиях торговлей. Торговать, имея диплом инженера! Нет, она не об этом мечтала для сыновей! А пока ему нужна помощь, и где ее просить, если не у матери. Утром пошла в сберкассу и сняла с книжки все, что было, до копейки – сорок три тысячи. Одно жаль – к Владьке на присягу поехать не сможет. Ну и ладно, у нее ведь вроде как экзамены. О своих делах Сашке рассказывать не стала. Она выкрутится, это мелочи. Было бы у него все хорошо.