Удар отточенным пером - Татьяна Шахматова

Ринат Русланович протянул руку и внимательно посмотрел мне в лицо. Он тоже был подшофе.

– Философ, – еще раз подчеркнул Валеев и привел аргумент: – Зайнап-апу помнишь?

– Как уж, – ответил Лебедев. – Троюродный племянник я ей.

– Племянник! Большой человек, а забор у бабки косой, – тут же вставил Валеев.

– Поправим, – заверил Лебедев.

– Поздно, поправили уже. – Главврач кивнул в мою сторону. – Не было бы счастья, как говорится. Вот, философ наш взялся забор чинить да повалил. Ладно Витька-тракторист с мужиками взялся.

Наши с Лебедевым взгляды встретились: мой – трезвый и недоумевающий, его – пьяный и осуждающий. Куда шла наша вялая странная беседа, понять было сложно. Однако, видимо, у Валеева был какой-то план, потому что, выждав небольшую паузу, главврач похлопал меня по плечу и возразил сам себе:

– Зато, когда у нас на сутки свет отключили, Берсеньев нам про одного англичанина рассказывал, который на корабле из Англии в Австралию плыл. У Зайнап-апы тогда света дожидались… Всей деревней к ней в дом набились, но даже не подрался никто. Как его звали-то?

Я молчал, окончательно сбитый с толку, но Валеев был настойчив:

– Ну, этого, который на корабле плыл, как звали?

– Эдмунд Талбот? – неуверенно сказал я, сообразив наконец, что, видимо, Валеев имеет в виду героя романа Уильяма Голдинга «На край света», про приключения которого я действительно однажды рассказывал, когда в деревне несколько дней меняли опоры электрических столбов и надо было чем-то занять народ.

Если бы я был поопытнее, то выбрал бы что-нибудь из Майна Рида. Но рассказ был начат, пришлось соображать по ходу дела. В итоге от оригинальной истории я оставил только море, устройство корабля, заговор против капитана, шторм, пожар и счастливое прибытие в Австралию. Весь аллегорический смысл романа был мною безжалостно вымаран, секс джентльмена со шлюхой был заменен на воспоминания о невесте и неясные томления (помня про вкусы массового читателя, я не мог вовсе исключить любовную историю), зато про гея-священника и его убийство я совсем не стал ничего рассказывать, решив, что такой любви мой массовый читатель, напичканный ужасами про Гейропу, может не выдержать. В итоге мой рассказ действительно помог скоротать пару-тройку вечеров. Только Валеев зачем-то преувеличил: слушала меня далеко не вся деревня, а дети с семи до двенадцати, старики, несколько женщин и сам Валеев. Остальное народонаселение по случаю форс-мажора лечило нервы отнюдь не литературой.

– Эдмунд Талбот! – торжественно повторил Валеев, и аристократическое английское имя громко отрикошетило от деревянной обшивки фельдшерской.

– Я же говорю, философ, – кивнул главврач директору и перешел к делу. – Как раз то, что нам с тобой надо, Ринатыч!

Лебедев соображал туго и все еще смотрел на меня с подозрением.

– У нашего философа, – продолжал Валеев, – есть сестра. Она юрист.

– Лингвист, – поправил я.

Валеев перевел на меня тяжелый взгляд, а Лебедев сморщился.

– Юридический лингвист, – уточнил Валеев.

– Ну, примерно, – согласился я.

– Самое то, что надо, – повторил Валеев. – Давай, покажи, Ринат Русланович!

После этого загадочного императива директор хозяйства несколько секунд поколебался и наконец показал. Трагически кряхтя, Лебедев извлек из кармана куртки сложенную вчетверо газету. Газета называлась скучно: «Сельское обозрение», а вот первая же статья была озаглавлена вполне провокационно. Директор АФК брезгливо тряхнул газетой, разложил на столе и ткнул красным пальцем-сосиской на первую полосу:

Под нелестным заголовком красовалось фото действительно старой и очень изможденной жизнью коровы с торчащими тазовыми костями, выпирающими позвонками и необыкновенно грустным плачущим глазом, в котором сконцентрировалась вся скорбь вегетарианского мира. В мясозаготовках эта скорбь называлась попросту некондицией. Газета оказалась областной. Интерес Валеева к юридической лингвистике начал проясняться.

– Где это? – спросил я, водя пальцем по фотографии.

Ни малейших сомнений в том, что этот крупнорогатый Мафусаил чертовски стар, у меня не было, а вот по поводу того, что корова из Старого Озерного, сомнения как раз закрались.

Многие коровники, амбары, свинарники, молочные фермы, доставшиеся фермерам в наследство от советской системы колхозов, неотличимы друг от друга. Российский пейзаж тоже не слишком радует глаз разнообразием, поэтому тот, кто не был в Старом Озерном, может легко поверить фотографии. Однако тот, кто лично знаком с Валеевым и с его подходом к делу, знает, что в его фермерском хозяйстве все по-другому.

Тимур Тимурович слыл человеком странноватым. Жил главврач один, после развода не женился, близких друзей не имел, не пил (как я считал до сегодняшнего дня), выписывал три специальных журнала по ветеринарии и сельхозтехнике и с неофитским задором внедрял в консервативную деревенскую работу новые методики и технологии. Удивлял Валеев односельчан и небывалой для российской деревни предприимчивостью. На свои эксперименты он получал областные гранты, но еще более странным казался тот факт, что выигранные деньги тратились непосредственно на то, что было описано в грантовой заявке. За это его считали не только чудаком, но и даже немного блаженным.

Я знал, что пару лет назад Валеев с Лебедевым занялись поставками фермерских продуктов в магазины области и выкупили бо́льшую часть акций хозяйства, фактически отказавшись от инвестиций. После чего заборы у подавляющего большинства населения деревни стремительно выпрямились, а многие были заменены на кирпич и даже модную ковку. Изменился и ландшафт самой фермы. Появились новый молокозавод и линия по производству колбас, старый советский коровник отремонтировали, утеплили, обновили теплицы, и даже высоким инженерным технологиям на ферме нашлось место, например, удобрения к растениям подавались под присмотром специального компьютера, который сам рассчитывал температуру и влажность.

До сельскохозяйственного рая Старое Озерное не дотягивало, но свою физиономию деревня приобрела. Это была физиономия, вполне довольная жизнью, а не та грустная рожа, что смотрела с фотографии на фоне горбатого сарая.

– Независимое журналистское расследование, етитский хрен! – вломил Валеев с чувством, показывая на газету.

Пробежав глазами статью, я сразу понял, что мы имеем дело с грамотным противником. В самом тексте не было ничего криминального: показатели жирности масла, надои, госты на молочную продукцию. Все соответствовало реальности, и опровергать тут, в сущности, нечего. Но кто будет обращать внимание на цифры, если в память врежется образ старой дохлой коровы?

Хитро́.

В конце статьи совсем уже ни к селу ни к городу помещалась карикатура, на которой были изображены пляшущие человечки с горящими шапками на головах. Подпись под фото гласила: «На воре шапка горит». И снова не за что зацепиться: несмотря на то что под ворами явно подразумевались Лебедев с Валеевым, если дело доедет до суда, то автор статьи наверняка сошлется на то, что сообщение безадресное и никто конкретно не имелся в виду.