Зершторен - Александр Александрович Заборских

Я ненавижу свою жизнь и ненавижу тебя,

Я ненавижу свою жену и ее любовника.

Я ненавижу саму эту ненависть,

Я ужасно ненавижу самого себя, такого скверного,

Я ненавижу своих отпрысков, никогда бы не подумал,

Что буду прославлять аборт!

I praise abort!

I praise abort!

I praise abort!4

После первой части съёмок, уже в тишине, когда актёры протираются влажными полотенцами и одеваются, к нам с писателем подсаживается мой друг, жмёт руку мне и писателю, и я пересказываю ему наш с писателем разговор о рутине профессий, и он, порнограф, говорит после этого «ну да…», говорит, что большинство людей, прозябая на такого рода рабочих местах, «рутинных», лишённых всякого будущего смысла, не имеют как таковой ценности для будущего. Если, конечно, – добавляет он, – у них не будет какого-нибудь грандиозного хобби.

Большинство людей, продолжает он свой спич, – это массовка, если хотите, отбросы, от исчезновения которых ничего в мире не измениться: я и те, что сейчас мяли постель. Ни на что не способные, ни на что не годные и ни на что не влияющие никчёмности, которые только занимают место. Историю вершат единицы.

Девушка-ассистентка подходит к нам с подносом, на котором стоит три стаканчика с кофе. Каждый из нас берёт по стаканчику. Мы её благодарим, а она, улыбнувшись, уходит, приладив поднос под мышку.

– Но я имею в виду не исторических пакостников, – продолжает мой друг прерванную мысль, дуя на горячий кофе, пытаясь его остудить, – вроде Гитлера или Сталина и прочих таких же чертей, что и мы с вами, правда, с одним лишь отличием в том, что мы меньше наворотили или ещё когда-нибудь наворотим проблем.

– Хм, вы считаете, что Сталин и Гитлер – просто пакостники? – переспрашивает писатель. – Вам самому не кажется это сомнительным? То есть, по-вашему, всё то, что они наделали, – просто-напросто пакость?

– Да, и ничего больше. И в эту самую пакость этих сволочей стоило бы ткнуть их погаными мордами, как мы тычем моськами обоссавшихся котов! Проблема наша в том, что мы их, Сталина и Гитлера, да и всю остальную братию падали, пытаемся обожествить, сделать из них культ, как некоторые делают культ из образа императрицы Мессалины, хотя по сути та была всего лишь знатной шлюхой. Так и здесь. Делаем из них каких-то полубогов, делаем немалый живучий китч, масштабный, шизоидный китч, по которому они у нас уже чуть ли не князья тьмы, обладающие суперспособностями, изрыгающие пламя. Вдумайтесь: они ж те же самые люди, только дорвавшиеся до власти. Те же закоплексованные и забитые ничтожества, которые свою затаённую злобу срывали не как мы – обычные, среднестатистические или, лучше, лишённые власти – на своих близких или на беззащитной животине, а на населении своих и чужих стран. Наполеон был коротышкой, жирной, но, умной коротышкой, и к тому же коротышкой озлобленной. Теми же злобными коротышками были и Сталин с Гитлером. А злобные коротышки любят придумывать себе хитровыдуманные образы, театральные роли, а их подмостки – это весь мир: вспомните – у них у всех были свои особые жесты: Бонапарт, Сталин, Гитлер, даже Ленин – все со своими фишками и червяками в башке.

Для справки: в сопровождении Ленина, так сказать, в его команде, все его приближённые были выше его ростом: причина – Ленину было отрадно, что все эти гиганты и великаны подчиняются ему, низкорослому, но умному и могущественному. У Сталина была другая закономерность: он, наоборот, не держал рядом с собой людей выше себя, по понятным причинам. И, кстати сказать, многие были расстреляны только лишь поэтому, из-за своего роста.

Никогда не забуду изречение Сталина: «Одна смерть – это трагедия. Миллион смертей – статистика». Уже это о чём-то, да говорит. К тому же: насколько нужно быть пнём, чтоб прошляпить вторжение фашистов, уму непостижимо!

Чтобы попасть в историю, нужно в этой истории крупно засветиться. И здесь уже неважно, добро ты делаешь или зло – важны масштабы и массы, которые этот масштаб заметят. Всем плевать, что ты спас котёнка от своры диких собак. Чтоб тебя заметили, а уж тем более запомнили, ты обязан уберечь от вымирания популяции этих самых котов.

Никто не заметит, что ты забил до смерти дельфина. Но то, что ты стёр с лица Земли дельфинов как вид, вот это уже то, что войдёт в историю.

Мой друг попивает кофе и говорит:

– Культ необходим. Но средоточием культа мы постоянно избираем не тех, пропуская поистине достойных.

Я имею в виду учёных, художников, писателей, композиторов. Тех людей, которые в действительности сделали мир совершеннее, чем он был в начале их жизней. Это они воздвигли цивилизацию. Я, он (кивает в мою сторону) или вот они (показывает на актёров) – сущая по́гань, как и большинство из ныне живущих. Мы ни черта не умеем и ни черта не делаем. Мы даже не знаем, зачем живём. И даже если я бы и выучился на криминалиста в молодости, то был бы всё тем же ремесленником, как пекарь или рабочий у станка.

Я не говорю, что эти люди бесполезны. Как компьютеру необходима система охлаждения и смазка деталей, так и обществу нужны все эти случайные… ммм… (мой друг ещё пытается быть корректным) люди. Но как в компьютере главное – процессор, так в обществе первостепенны только некоторые люди, чьи жизни, безусловно, ценнее и миллиона тех побочных звеньев эволюции. Промежуточных, – под конец уточняет он с непосредственной миной на лице.

Писатель держит в руке диктофон, на который в точности записываются слова моего друга.

– Я не стал честным тружеником, но и кем-то лучше пока тоже. Я стараюсь выйти из ряда побочных или промежуточных, попросту – перестать быть серостью, «одним из», тупиком эволюции. Я пока лишь пытаюсь делать эротику красивой и художественной. Не кустарной, гаражной чушью, как это часто бывает. Не гонзо-порно, когда картинка двоится и троится на пиксели, а герои этих «художеств» больше похожи на заплывших жиром свиней. Мне хочется сделать из порнографии искусство, настоящее искусство, наряду с живописью и кино. И я уверен, что когда-нибудь это случится. Ведь присутствует же порно в литературе, и довольно крепко оно там обосновалось. Вот даже вы, – обращается он к писателю, – прибегли к этой теме. Не порно, правда, но эротика есть и в живописи. Порно есть и в кино. И давно, кстати. Вот только примеры все площадные. Смотрели «Нимфоманку» Ларса фон Триера? – Мы мотаем головами, якобы «нет, не смотрели». – Жаль, – он мимоходом попивает свой