Дом на краю темноты - Райли Сейгер

Мэгги, которая держала меня за руку на протяжении всего тура, встала на цыпочки, чтобы получше рассмотреть портрет.

— Он страшный, — прошептала она.

Мне пришлось согласиться. Уильям Гарсон, по крайней мере через призму этого художника, походил на очень жестокого человека.

Рядом с нами Джесс изучала портрет, потирая рукой подбородок.

— Если мы купим дом, то этой картине конец.

— Не уверена, что это возможно, — вмешалась Джейни Джун, протягивая руку, чтобы коснуться нижнего угла рамы — единственного места, до которого она могла дотянуться. — Она нарисована прямо на камне.

Я присмотрелся повнимательнее и убедился, что она права. Прямоугольная часть камина была построена из кирпича, а не из камня, что давало художнику более гладкую поверхность для работы.

— Так это фреска, — сказал я.

Джейни Джун кивнула.

— Рама просто для вида.

— А зачем это делать?

— Думаю, мистер Гарсон хотел навсегда остаться частью Бейнберри Холл. Он был, судя по всему, собственником. Полагаю, вы могли бы избавиться от портрета, но цена будет непомерно высокой.

— А вы думаете, это разрешено? — спросила Джесс. — Наверняка такой старый и важный для города дом был объявлен исторической достопримечательностью.

— Поверьте, — сказала Джейни Джун, — историческое сообщество никак не хочет связываться с этим домом.

— Почему? — спросил я.

— Это придется узнавать у них самих.

В задней части дома большая комната переходила в парадную столовую, предназначенную для семьи куда более многочисленной, чем мы трое. Затем шла кухня, куда вела лестница между столовой и большой комнатой. Кухня была гораздо больше в длину, чем в ширину, и располагалась на подуровне, который тянулся во всю ширину Бейнберри Холл. Не совсем в доме и не совсем в подвале. Ее декор отражал эту тревожную неопределенность. Ближе к лестнице она выглядела довольно элегантно, с высокими шкафами, зелеными стенами и раковиной — такой большой, что Мэгги могла бы принять там ванну.

На стене висели маленькие колокольчики, прикрепленные к металлическим завиткам. Всего я насчитал тридцать, расположенных в два ряда по пятнадцать штук. Над каждым из них висела табличка, указывающая на другую часть дома. Некоторые из них были просто цифрами, по-видимому, оставшимися еще с того времени, когда Бейнберри Холл был гостиницей. На других висели более высокие титулы. Кабинет. Хозяйская спальня. Комната Индиго.

— Эти колокольчики, наверное, не звонили уже несколько десятилетий, — сказала нам Джейни Джун.

В глубине кухни декор начал меняться, становясь более темным и утилитарным. Там стоял длинный разделочный стол, поверхность которого была изрезана лезвиями ножей и потемнела от старых пятен. Шкафы закончились, уступив место полосам голой стены. К тому времени, как мы достигли другой стороны, все следы кухни исчезли, сменившись каменной аркой и рядом шатких ступенек, ведущих дальше под землю.

— Словно пещера, — сказала Джесс.

— Технически это подвал, — ответила Джейни Джун. — Хотя он определенно немного старомодный, но вы могли бы превратить его в очень полезное пространство. Из него получился бы потрясающий винный погреб.

— Я не пью, — сказала Джесс.

— А я предпочитаю пиво, — добавил я.

Улыбка Джейни Джун стала шире.

— Хорошо, что из него можно сделать еще кучу всего полезного.

Ее радостное отчаяние подсказало мне, что это был не первый ее тур по Бейнберри Холл. Я представил, как молодые пары вроде нас с Джесс приезжают сюда с радостным ожиданием, которое темнеет с каждой новой комнатой.

У меня же было все наоборот. Каждая странность, которую я находил в доме, только усиливала мой интерес. Всю свою жизнь меня тянуло к эксцентричности. Когда мне исполнилось шесть лет и родители наконец разрешили мне завести собаку, я обошел блестящих чистокровок в зоомагазине и направился прямиком к неряшливой дворняжке. И после того, как я сидел взаперти в квартире, настолько невзрачной, что она с таким же успехом могла быть невидимой, я жаждал чего-то другого. Чего-то с характером.

Когда тур по кухне закончился, мы вернулись наверх и направились в переднюю часть дома, где теперь горела люстра прямо в большой комнате.

— Она же не горела раньше? — спросил я.

На лице Джейни Джун играла нервная улыбка.

— Видимо, горела.

— А я уверен, что нет, — настоял я. — В доме какие-то проблемы с электричеством?

— Не думаю, но я все проверю.

Бросив еще один тревожный взгляд на люстру, Джейни Джун быстро провела нас в комнату справа от вестибюля.

— Гостиная, — сказала она, когда мы вошли в круглую комнату. Внутри было душно, в прямом и переносном смысле. Выцветшая розовая бумага покрывала стены, а покрытые пылью чехлы висели над мебелью. Одна из скатертей упала, открыв взору высокий стол из вишневого дерева.

Джесс, отец которой торговал антиквариатом, поспешила к столу.

— Ему же как минимум сто лет.

— Наверное, больше, — заметила Джейни Джун. — Большинство мебели принадлежало еще семье Гарсонов. Она все эти года оставалась в доме. И сейчас самое время сообщить вам, что Бейнберри Холл продается в таком виде. Включая мебель. Можете сохранить то, что хотите, и избавиться от остального.

Джесс задумчиво поглаживала поверхность стола.

— Продавцу вообще ничего не нужно?

— Ни стула, — ответила Джейни Джун, грустно покачивая головой. — Не могу сказать, что виню ее.

Затем она провела нас в так называемую Комнату Индиго, которая была на самом деле покрашена в зеленый.

— Сюрприз, я знаю, — сказала она. — Может, стены когда-то и были синими, но я сомневаюсь. Комнату назвали в честь дочки Уильяма Гарсона, а не цвета.

Джейни Джун указала на камин, который по размерам и размаху соответствовал камину в большой комнате. Над ним, тоже нарисованный на гладком кирпичном прямоугольнике, висел портрет молодой женщины в кружевном пурпурном платье. На ее коленях сидел белый кролик, которого она обхватила руками в перчатках.

— Индиго Гарсон, — сказала Джейни Джун.

Картина явно была написана тем же художником, что писал портрет Уильяма Гарсона. У обоих были одинаковые стили — изящные мазки, кропотливое внимание к деталям. Но если мистер Гарсон казался надменным и жестоким, то портрет его дочери был воплощением красоты молодости. Сплошные нежные изгибы и светящаяся кожа. Сияющая до такой степени, что едва заметный ореол окружал ее корону из золотых кудрей. Я бы не удивился, если бы узнал, что художник, кем бы он ни был, влюбился в Индиго, когда писал ее.

— У Гарсонов была большая семья, — продолжила Джейни Джун. — Жена Уильяма родила четверых сыновей, у которых тоже потом были большие семьи. Индиго была единственной их дочерью. Ей было шестнадцать, когда она умерла.