После конца - Дмитрий Александрович Самойлов

воды, назначенными резервацией вечного холода. Мы на собственных ногах спустились к озеру. Я ждала, пока заученные ими слова, отыщут на открытом ветру подходящие, очеловеченные образы.

Копировавшая треугольные крылья истребителя амфибия колыхалась в прореженных частотах живого и мертвого. Куржавелые, шерстяные морды мамонтов разглядывали нас из-за зубастых торосов с превосходящей понимание любовью. В пузырьках и колбочках пуговичных глаз мастодонтов не гасла искренность огня. Мы заснули в прозрачных сферах на краю священного острова. Полукруглое окно "пузыря" имело вид лентикулярного, движущегося надгробья. Каждый наложенный символ, нёс смысловой отрезок в тысячу жизней, запрограммированных на исполнение, старение, умирание.

Радиусное пространство экрана перешло на длинные волны творческого полета, на сердечные частоты детского воображения. Я поймала себя на цели урока, спасти загнанных детей от рабской системы, но именно безвольные старички привели меня в материальность моих страхов, нащупали мои темные стороны.

Я, сбежавшая с поезда беспризорница, очнулась от холода в пожарной каланче. Ветра восточного рифта задували мою понарошку забинтованную детскую рану. Митя Сворожин внёс мое окоченелое тело в пропахшие баней коридоры. Небо выбелилось куполом животворных библиотек. Лазер указки выжег на нём звездочку, решётку и неизвестные мне нули. По прибрежным обломкам родовых алтарей ступали мамонты. На их спинах спали Агафья, Петр, Андрей, Ольга. Божье Царство неспешно оживало во мне, делая рассвет началом нашей перемены.

Житель Земли

Соль таилась на дне алмазного океана, в складках древнего мира. Микрокосм её электронного тела давил на неё голографическим наслоением, маслянистая мантия мешала увидеть мир, который она собирала. Полярность зарядов, импульсных потенциалов ослепило старушечью синеву морских впадин, вдохнула жизнь в её симуляцию. Камера распознала в бегущих точках птиц. Они теряли крылья, напитывались землей, обзаводились семьями. Соль наполнила пустоту времени могуществом несчитываемых эмоций, отстранила программность мышления волной дежавю состояний.

Помнящая эфирная сфера вила сложную мембрану чувств, снедая энергию, нагнетая мехи вселенной. Биологическое тело на мгновение делалось свободным от программ Эго, отзывалось стрелами сердечных эмоций. Люди текли внутри телесных оболочек по изумрудной текстуре опорной сети II класса с присвоенной им частотой «Я-ЕСМЬ», с набором ролей, периметром выгула, заданностью событий.

Ликовавшая в празднествах Москва, очистилась облачной каруселью. Сани с выездными лакеями мчали выбеленные парики, эдвардианские пальто и шляпы. Снег делал иконописными несуразными сдавленных сутолокой лыжниц. Находясь в доверительном управлении безвестных хозяев, они обнуляли ценности союзов, заменяли любовь машинным трудом. Рыжеволосая, сплошь шальная разлучительница в лисьем салопе вкатилась в архивную пустошь человеческого мора, переправляя свою пуповину из материнского ядра в царство мертвых.

Она покинула аппаратное облако, водительствовашее над людьми трезвоном колокола. Она вступила в воплощенный космический покой без земных нужд, в иллюзион экзестенций исповеданных ею чувств. Непроявленная рождественская Москва побудила Соль выйти за межу будней, за аниму видений, за урны с прахом на арках усадеб, вкусить модуляции в толще океанического сознания, вспышки сердца, видимость дыхания.

Целовальники, душеприказчики имели наружность керосинки, коптя масленичные конторки в хайле города. Вываживая утопленников из «зоны комфорта» писари выгружали на бумагу право на вечное рабство. Пуще всех в рождественскую ночь горели артисты, от мужицкой внутренней плазмы вспыхивали разноцветные бутылки, так и не восходя в высшем предназначении. Архиерей запитал празднично застолье сиятельных электрофоромашин белым полотном мыслей: коли Бог представлялся ничем, не было сущим ничего вокруг.

Сидевшая в прихожанине реальность смотрела на него изнутри, нарекая его царем и богом своей мебелирашки. В колебании нитевидной тени обметанного узора жизни, в силовых тисках нонагона, триагона и сентагона проникала друг в друга троица световых тел. Женщина, стяжавшая себе в мужчинах то, чем была бедна сама, молодой человек, державший нетвердой рукою покусанную плазму, девочка, желавшая свести тысячи волокон за спиной своего мира с духом живой, наполненной единым сознанием ели.

Соль связала облегченную водой память с ожиданиями её стертого носителя. Она прошла через тебя вольной матерью, не оставив и следа твоей личности, выпростав энергию, ушедшую на доказательность твоего существования. Установилась тишина, потерявшие рассудок дельфины покидали мертвые воды, кружась в органзе шестихвостой повитухи — кометы.

Одинокий осколок души, прояви себя эхом в патологической пустоте мироздания. Сгенерируй счастье и любовь в резонансе противосил внутри своего кристалла. И звания нет и эталонов, посмертных масок и оттисков в подражании человеку. Останься творцом своих дум, стражем безмыслия, безумием вечности. За тигровою полосой метановых льдов Цереры Соль серебрила хлопья титана. Свинцовая вирга терялась, не успев обесценить купола золотого города. Белая карусель явилась как Бог под звон безголосого колокола.

Я лечу с вами

Я вмерзал в пригвожденную лазерами пелену холода, нащупывал в ней черепа крыш, выкованных из метеоритного железа. Я встроил себя мышцами сердца в фантомную колодезность мира, техногенную подачу мысли и света. Управляемые потоки красной пыли разметались в изъеденных ветром дельтах, инкорпорируя, намагничивая через радио человеческие судьбы. Пепельная пыль была пережитком прошлого. Пятна земных сознаний гасли циферблатами единиц в токсичном эфире, излучая подключенную к ним напряженность времени.

Я ускорился за счет верчения колес бензинового тихохода, улучшая дворниками светимость звезд, ускоряя точки рассвета сжатого в одномерность московского тракта. Неустроенная родина выгуливала торжественный холодок своего купола.

Я укрылся в сумраке дедовского сада, склеил ферромагнетики земных переживаний холодом Марса, стоя голышом среди приодетых исповедовавших яблонь. Оторвавшийся, обласканный белым соцветием лист моей души прочертил пентакли в колыхании бедного света, я сопрягал в кривом пространстве восьмерки тени её имени.

Я засёк красное пятно на подступах к микроскопической школе. Ультрафиолетовые облака отображали устойчивые вихри. Весь пятый «Б» трудился в одной спирали, выдавая резонансные сглаживавшие боль энергии. Ребята танцевали на обнесенном валом нарыве земли. Простые коды диско мелодий проносили через человеческие низы электромагнетизм очищения.

Ни одна планета не готовила для нас такого низкого падения, где, каждый подавивший себя живыми энергиями любви, страсти, разгонялся собственными ногами и взмывал в нематериальную высь. Воспарявшие газы войны побудили органику доедать незаконченное прошлыми цивилизациями. Линзы блоков показали вытолкнутую льдом мезоморфную мумию в таликах кратера. Горизонты его слоев отвечали программным оболочкам коллективного бессознательного. Класс поднялся на тридцати километровую высоту, завел связи с дальними рубежами космоса. Небо смыло не согласованные с ним браки, тяжелые алкогольные пары, высосавшие дух воронки.

Сверстники расплылись в осмыслении кодов снятой с креста боли через картины кровавого жора всякой живой твари, неуловимого нытья душ, покидавших свои ячейки наперекор своим слепым хозяевам. В отведенную нам временную зону приходили множественные фракталы недопитых до дна событий.

Мы давились смертью друзей, невольно преобразовывая пласты формировавшегося пространства. Мы выходили