После конца - Дмитрий Александрович Самойлов

стали посещать сессии речевого комитета. Она вынимала ядра говорящих за себя слов, наделяя числовые ряды безызвестной кармической силою. Он подчищал обращенный к сознанию второй смысловой ряд, так Луна стала Селеной, а заявившиеся в город переселенцами.

Вечерами Бэла писала памятные открытки в прежние жизни Корнея, прокачивая занятые им тела до бесконечной восьмерки. Флегмой передержанного, почерневшего счастья она устроила под кожу лунного ангела, влюбленный мог не спать ночами, вспоминая её. И когда он лежал в посмертном жилище, считая одолженное, он вспоминал её. И когда его тело переставало перенимать сочившуюся истину, он вспоминал её. Он двигался в себя, пока не приучился видеть одноногий вихрь, вытаскивать из зеленой мути прорези управлявшего им взгляда.

Биоробот был человеком в миг осознания контроля. Человек был биороботом в момент контроля над своим сознанием, в минуты борьбы со своей темнотой, вышедшей из бесполого ребра Адама. Удерживаемый гравитацией свет покинул зрительную систему человека, отыграв черты космоса. Разрушаемые Корнеем вихри не несли вечному ребенку из рода людей ничего нового, они препятствовали его слиянию с родной средой, его вхождению в любовь, где бы он оставлял скафандр и слезой утолял шершавую землю.

Корней стоял над кругом, в котором была завязана Бэла. Он врывался в дома терпимости, смывал с любимой разыгравшиеся краски войны, грузил в эшелоны, подкрученные кверху хмельные усы. Волею павших в бою Белла перерождалась в многодетную мать, готовую согревать маленьких солдатиков все последующие жизни. Грибница тянула свою нить, связывая еще не родившиеся пары органичной любовью. Каждое мгновение Белла получала знаки симпатий. Мысли не проникали в нее, мир раскрывался образами. Огонь Брундуляка шатром — шапито раскинулся на городской площади. Зрители жили закулисной жизнью королевских отпрысков, не замечая у входа просивших четвероногих бродяг, продолжая быть чужаками в присвоенном ими городе.

Миа моя Миа

Я засунул руку в логово светлячков. Пульсары отбивались от останков сверхновых, буравя дыры в галактике плазменными джетами. Ускользнувший от меня мраморный жук возобновил свой крестовый поход через контрфорсы, забивая догмами каменистые мешки погибших планет. Кремово-белый мудрец наложил на мой макромир черно-белые полосы, полагая, что он вполне мог бы быть мною. Затянувший меня вихрь тёмного и светлого встревожил вакуум, зарядил божественную плазму, становясь участником задуманного. Инсайт гармонизировал развернутое во мне пространство, я заземлился коньячным дубом и, закрепляя свою частоту, усилил восприимчивость атомов. В белом тлении ночи, через метаморфозы нимфы, я познал усталость сверхпрочного металла.

В тонких слоях эфира я уловил канал на новое воплощение. Душа девочки подбирала будущих родителей, родовые программы для предстоящей миссии- будить людей! Я подоспел к появлению ангела над родильным домом древнего Майнца. Принявший ребенка отец выбирал девичьи имена со служащим ЗАГСА.

Mia, das ist ein Engelsname. Kurz von Maria. Я посоветовал назвать новорожденную Миа. Это ангельское имя было производной от Мария. За моей спиной у круцефикса во всём белом стояла Миа. Конфирмация напоминала венчание, в девушке угадывались черты будущей невесты. Слушая наставления пастора, она парила под стрельчатыми сводами собора.

— Ave Maria. Gratia plena. Ave, dominus, tecum. Benedicta tu in mulieribus et benedictus fructus ventris tuae, Jesus.

Синева ночного неба прорубила окно в «голубой» понедельник. Миа приоткрыла в себе горизонты, инициируя путь вовне. Её любовь рождалась из равновесия энергий, её живое начало разрушало теорию о темпераментах.

Я догонял шедший в линейном времени поезд. Мелкие черты, макияж нюд, золотистый загар. Миа сканировала меня сквозь просветы ниспадавшего сессона. Я был полусогнутым юношей, тянувшим в жизнь шлейф окрашенной страхом энергии. Я действовал неосознанно, вел несмелые переговоры с миром на предмет его управления мною.

Я вышел на станцию и разложил по кадрам картину происходившего. Я пересматривал пленку неискаженной реальности. День стал бесконечен, движениях людей предсказуемы. Тело распирала пугающая сила, Миа пришла на её вызволение. Одна за другой взрывались мои эмоциональные оболочки, девушка удерживала собранную надо мной систему. Каждый получал свое в наших обменах: она заземление, я одухотворение. На медленный квант приходился быстрый, в гармонии рос наш общий разум. Мы взаимодействовали в безграничности горизонтальной восьмерки, не допуская поляризаций. Перед нами текла Таiga из самого сердца Sibirien, на пути были Stationen, Loveprovokationen.

Нехватка мужской энергии оказалась козырем в нашей игре. Я решил запуститься самостоятельно, изменить мышление, организовать свой проточный контур. Заходя в поезд нерешительным школьником, я покидал его «вцепившимся в жизнь» молодым охотником. Я перешерстил галактику в поисках маскулинной планеты, я возвращался на Землю, чтобы осыпать её приумноженной мною золотой пылью. За окном байкальского экспресса плакала, смеясь моя Миа.

Die Erde dreht sich schneller als Zug,

Die Zeit fließt auch schnell genug.

Die Liebe ist Sieger der Qualität

Ich liebe dich Mia — immer bist Du noch nett…

Дигитальные дети

Дворник известил о трапезе пса, экспроприировавшего тепло вокзального колодца. Старик и собака изображали безмятежность, опасаясь раствориться в эфемерном хрустале паргелия. Польский офицер в папахе бранил станционного смотрителя за намерзшую у кубовой, красно-кирпичную бляшку разлаженного тела. Время вымучило нервный спазм, застряв в гребне напиравших галерей, шипя гриппозной горячкой Вестингауза из взлохмаченного изморозью сиротского поезда.

Любоделанные выблюдки втягивали в себя двойным, помноженным на влюбленность магнетизмом "вольные куски" Богородицы, скатывались на бекешах через решетки вагона к стоявшему в стороне от зимы, рубленому дому, в толщу брошенных, замерших желаний ледового плена. Царство Божье растапливало звездным дождем Персеиды молодую сердцевидную махину.

Мягкая рухлядь растащила по разъезду ледяное крошево. Потомственный колдун Митя Сворожин лепил на розвальнях многослойную гравюру румяной барышни из зернистого, слезного снега. Девичьи воспоминания на обложке книги — раскладушки были филигранно рассечены процарапанными младенческой кровью символами обогащения. За перламутром антроподермического переплёта стояли комбинированные рельефные оттиски калеченных детских половых органов, размозжённых угольными плитами конечностей, пацанячьих мосек в скотных вагонах, хохлившихся от царедворной улыбки камиссионерки.

Захваченная гибридной материей капсула перевела пространство в другую тональность звучания. Мое внимание переключилось на что-то неподконтрольное, живое. Учебная оптика исказила перспективу пейзажа из эко-хоррора о псе шарике. Перед ними проплыла аутентичная, раздобревшая собака, раскормленная безвкусным мясом мамонта. Я была научена определять реакцию детей, на считанное ими, в том числе и мое эмоциональное наполнение. Я была способна выявлять ценность и полноту, полученных ими извне знаний. Я, как и они, была управляема.

Мои ученики вышли из аэротакси, вдохнули болотистую, выводящую из строя квашню криокнитов. Навесившая на себя ожерелье из нитевидных спусков Соболиная гора вырвала юных старичков из виртуальности сходом лавин, мощью ратраков, миллионами кубов