Любовница Фрейда - Дженнифер Кауфман

Минну раздражали гости с глазами на мокром месте. Противна была еда, вино и разговоры. В ее четырнадцатилетнем сознании весь мир превратился в грязь. Мать использовала трагедию как повод к возвращению в прежний, более скромный дом в окрестностях Гамбурга. Сестры ехать не хотели, но мать настаивала. Все это время они существовали благодаря великодушию теток, дядей и старшего брата Эли, который теперь зарабатывал на жизнь предпринимательством.

Тогда сестры держались вместе в союзе против матери. Но со временем Минна стала сильнее, красноречивее, обрела способность выдерживать сражения за те маленькие удовольствия, какие им остались.

Когда они хотели пойти на прогулку, именно Минна бросала вызов материнскому бурному темпераменту и излагала требования. Соответственно, Марта стала фавориткой, и мать этого не скрывала, а Минна тоже ничего не сделала, чтобы притвориться, будто не замечает. Марта была послушна, вежлива и со всем соглашалась, Минна — независима и бесстрашна. Это были их роли, которые они играли и сегодня.

— Минна, это у тебя что — выпивка? — спросил Мартин.

— Нет, — солгала она, пряча бутылку и сигареты в нижний ящик комода.

Он продолжал кружить над ней, как стервятник, когда она открыла самый маленький саквояж и вытащила оттуда папку с письмами и фотографию матери во вдовьем чепце.

— Я могу остаться и помочь, — сказал он, впиваясь взглядом в каждую вещь.

Жаль, что у нее не было для него подарка. Раньше Минна всегда дарила всякие мелочи детям: забавные мешочки со стеклянными шариками, открытки с портретами императора Франца-Иосифа или прусских солдат в замысловатых шлемах и с шашками. Были еще открытки, которые ему наверняка понравились — изображения любовницы императора, известной венской актрисы, облаченной в прозрачный наряд — «габсбургский пирожок», как это называли, но такую открытку она уж точно не подарила бы племяннику, даже если бы у нее были деньги. Спасение Флоры обошлось ей дорого, и Мартину пришлось уйти ни с чем.

Минна смотрела, как племянник медленно идет по коридору, а потом села на кровать, еще более разочарованная, чем ребенок. Она слышала далекие звуки толпы, спешащей на Тандельмаркт, крики лодочников на Дунае, перезвоны окрестных церквей, стук кастрюль и журчание воды в кухне. А с другого конца коридора доносились пронзительные голоса ссорящихся детей и воркование младенца.

Марта ободряюще улыбнулась сестре:

— Знаешь, Минна, очень важно жить в кругу семьи.

— Я согласна, — кивнула она. — Если только этот круг — не мама.

Марта засмеялась.

Обе знали: мать зациклилась на том, чтобы выдать Минну замуж. Она всего лишь хотела для Минны того, чего хотят все практичные матери: чтобы ее стареющая и не слишком достойная дочь благополучно обрела мужа. Сколько раз со времени смерти жениха мать предупреждала Минну не быть заносчивой в разговорах, не доверять воображению? Она ведь уже поплатилась за свой несносный характер, убеждала Эммелина, и может остаться одна. Кроме того, Минна оторвана от жизни, слишком пристрастна и нетерпима к людям.

В последний визит в Гамбург мать посоветовала:

— Поменьше болтай об операх Гуно[6]и побольше о чем-нибудь другом, а еще лучше — вообще помалкивай. Большинство мужчин не любят светлый ум, если только он не их собственный.

Такие женщины, как Минна, для Эммелины были «мечеными» — лишние дочери с заурядным будущим, никогда ни к чему не приспосабливающиеся, будто вечно страдающие недомоганиями или просто уродливые. Это был спор, в котором Минна не могла победить. Хорошо, что она не католичка. Мать могла бы похоронить ее в каком-нибудь отдаленном монастыре.

— Не злись, — сказала Марта, поколебавшись, — она желает тебе добра.

— Ее заботит лишь одно, — произнесла Минна, вытаскивая оставшиеся книги из чемодана и ставя их на комод.

— Ладно, человек должен быть реалистом. А женщина — обязательно, — продолжила сестра, запустив пальцы в волосы, привычка, которую Минна помнила с детства: когда Марта боялась, что обидит кого-то, она делала именно так.

— Что ты имеешь в виду? Я должна выйти замуж за друга Эли, торговца из Гамбурга? — спросила Минна, роясь в саквояжах.

— Нет, не за него. Разве не его ты называешь Венецианский Купец? Что ты ищешь?

— Мужа, — пошутила Минна.

Сестры засмеялись, голова к голове, словно две кумушки за чаем.

— Ну, в таком случае у Зигмунда есть коллега, с которым я хотела бы тебя познакомить, доктор Сильверштейн. Выдающийся человек. Закоренелый холостяк. Но в этом возрасте…

— Марта, позволь мне немного отдышаться, прежде чем ты возьмешься за свое.

— Возьмусь за что?

— Ну, просто это…

— Ты должна признать, что были и другие… после смерти Игнаца. Вполне уважаемые. И ты всегда была слишком занята или…

Марта утверждала, что Минна может выйти замуж когда захочет. Просто нужно быть более гибкой, ну, или притвориться таковой. Мужчинам не нравятся женщины, нарушающие обычаи, несущие хаос в их жизнь. А Минна полагала, что замужество ради самосохранения погружает жизнь в невыносимую скуку. Но она взглянула в обеспокоенное лицо сестры и решила успокоить ее:

— Хорошо, дорогая, как только встретишь прекрасного принца, отправляй его прямо ко мне.

— Минна, дорогая, сядь рядом с Зигмундом, — сказала Марта, указывая на два пустых стула на дальнем конце стола. — Ну, и где эти дети? Неужели так трудно прийти вовремя?

Минна оглядела темную столовую. Ей никогда не нравились малиновые набивные обои и плюшевые портьеры, вгоняющие в депрессию, придававшие комнате удушливую похоронную атмосферу. Если бы она могла сорвать эти шторы и заново отполировать багровый стол красного дерева! Но все эти предметы, включая вычурный буфет, были de rigueur[7]всякой приличной столовой. Единственным уникальным предметом обстановки являлся диван, по непонятым причинам задвинутый в дальний конец комнаты и задушенный персидскими коврами. Его назначение оставалось загадкой.

— Зажги свечи, если тебя не затруднит, милая, — попросила Марта, суетясь вокруг цветов.

Она исчезла в кухне, пока дети неспешно стекались в комнату, каждый направлялся к своему месту: Оливер рядом с Софией, Мартин и десятилетняя Матильда напротив. Матильда была самым старшим ребенком и признанной красавицей в семье. Не прошло и двух минут, как она уже командовала всеми:

— Вытри нос, Оливер, где ты воспитывался? Это же противно! Софи, поторопись!