Пародия - Коллектив авторов

На этот раз я решила пить кофе в столовом вагоне.

Узывчивый, но не улыбчивый лакей с полным животом и пустым взглядом принес мне кофе. Это было кстати, ибо мое бестелесное тело уже умирало в тускленьких и остреньких ознобах.

Возле меня уселась высокая сиреневая немка с приятно опухшим от оргиазма лицом.

— Бутылку коньяку три звездочки! — сказала она скрипучим, словно непричесанным голосом кастрата.

— Но почему коньяк, а не кофе, раз я пью кофе? — себе самой возразила недоуменно она.

— Когда я пью кофе, — сейчас же пояснила она проникновенно и грустно, — у меня болит живот и разыгрывается геморрой.

Опухшая, вся приятно лазоревая от синяков, немка встала и мягко и плавно выкатилась из вагона.

Но, братья мои во Дионисе, какое лам дело до немки? И какое дело до нее мне?

Сухо и четко разрядив в вагоне несколько электрических разрядиков, я вышла оттуда, из предосторожности даже не допив оставшийся в бутылке коньяк.

Петр Пильский

(1879–1942)

Лев ТОЛСТОЙ

Царствие Божие не в конституции

…И то, что это была конституция, т. е. то, что 9/10 людей, живущих на земле, считают единственно важным и единственно почетным, а не Царство Божие, т. к. то, что на самом деле единственно важно и единственно полезно потому, что единственно важно и единственно полезно божеское, а не человеческое, или то, что кажется людям оно человеческим, — и сделали то люди, собравшись несколько сот тысяч человек на одном небольшом пространстве земли, стали убивать друг друга, т. е. делать то, что называется конституцией, потому что то, что называется конституцией, есть то, что люди считают конституцией.

Антон ЧЕХОВ

Дама с птичкой

…А потом все гуляли, и Сонечка, шедшая впереди, думала о том, что казни — грех, и убийство — грех, и сама она, такая тоненькая и белокурая, — тоже грех, и что Лазаревский плохо подражает Чехову. На шестьдесят восьмой версте разорвалась ракета, потянулась к небу, но разбилась о него и упала на землю к самым ногам белокурой Сонечки. «Через 200 или 300 лет так же вот. — подумала Сонечка, — будут ходить люди, и сзади меня будет идти Чехов, и ему будет подражать Борис Лазаревский, и так же ракеты опять будут разбиваться о далекое печальное небо». И всем стало грустно.

Когда возвратились на дачу, ночь была темной, и в соседнем городе убили губернатора. «Да, — сказала вслух в темноту Сонечка, — убийство — грех, но и я — грех». И заплакала. Прямо перед окнами пробежала тень. И тень — грех», — мелькнуло в уме Сонечки… И грех Лазаревскому подражать Чехову.

О. Л. Д’Ор

(1879–1942)

Максим ГОРЬКИЙ

Муж «Матери»

I

… Хотя он был слесарем, но борода у него была черная, глаза маленькие и злые, как у тарантула, и звали его Михаилом Власовым.

С начальством он держался грубо, тем не менее его никто не любил и многие неохотно переносили его побои. Это страшно обижало Михаила Власова.

Неоднократно его пробовали бить, но безуспешно. Когда Власов видел, что на него идет тысячная толпа с дрекольями, он хватал в руки первый попавшийся ему предмет: дом, церковь, молотилку, ножку от стула, калошу.

Он гордо становился, широко расставив ноги, и вдохновенно говорил, чудно сверкая глазами:

— Ну, расходись, сволочь!..

При этом он потрясал своим оружием и крупные желтые зубы сверкали у него сквозь густые усы… Люди разбегались, как презренные ужи. и Михаил Власов, как гордый сокол, шел следом за ними и вызывал на бой:

— Ну, кто смерти хочет?

Но никто не хотел. А если кто хотел, то старался, скрыть это от Михаила Власова.

II

Был у Михаила Власова сын Павел.

Когда Павлу Михайловичу исполнился год и его отняли от груди, отец почувствовал к нему нежное родительское чувство и пожелал оттаскать сына за волосы.

Но Павел подполз к дверям, взял в руки стоявший там тяжелый молот и кротко сказал:

— Нетлонь!..

— Чего? — спросил отец, надвигаясь на сына, как броненосец на миноноску.

— Не дамся! — сказал Павел Михайлович, сверкнув глазками и голым животиком, выглянувшим из распашонки.

Отец усмехнулся и сказал:

— Ладно!

Потом вздохнул и добавил:

— Эх ты, сволочь!..

— От такого слышу! — хотел сказать Павел Михайлович. Но сдержался из уважения к родителю.

В тот же день Власов сказал жене:

— Больше денег давать не буду. Пусть Пашка тебя прокормит.

Жена хотела что-то сказать, но Михаил сердито прервал ее:

— Молчи, сволочь! Ты кормила его год. Теперь пусть тебя кормит… Не маленький он, чай, тринадцатый месяц пошел…

Он ударил кулаком по столу, потом по лицу жены. Стол затрещал. Жена заплакала.

III

Михаил Власов зажил особой внутренней жизнью. Была у него собака, грустная, умная, с пышным хвостом. Он никогда не ласкал ее и не бил. Она его тоже никогда не лизала и не кусала. Собака ходила с ним на фабрику и в кабак. Власов работал или пил водку, а собака тихо грустила, поджидая его. Ужинали они из одной чашки. Причем собака почти всегда обходилась без помощи ложки и вилки. После ужина Власов ставил на стол бутылку водки и принимался пить.

Собака водки в рот не брала, но она неизменно сидела возле хозяина и странно смотрела ему в глаза. После третьего стакана Власов начинал петь.

Какие-то дикие заунывные звуки хрипло вылетали из его груди. Слов нельзя было разобрать, так как они путались и вязли в усах

Иногда только с трудом в некрасивых воющих звуках можно было уловить слова:

— Хвала тебе, собака!

Собака лежала рядом с ним и выла…

В этом вое иногда тоже как будто слышались слова:

— Хвала тебе, хозяин.

IV

Умер он скоропостижно от грыжи, и долго умирал.

Дней пять он скрипел зубами, ворочался на постели.

Жена, боясь, чтобы он не выздоровел, позвала доктора.

— Пошел к черту! — крикнул он. — И сам умру… Сволочь!..

И, действительно, он сдержал слово.

Он умер