Образ Беатриче - Чарльз Уолтер Уильямс

богословские термины оказались удалены или подверглись замене: «счастье» стало «блаженством», «сладость» стала «здоровьем», были и другие изменения, направленные на то, чтобы как можно дальше отодвинуть текст от богословия. Наверное, редакторы поступили не очень умно, но все же не настолько глупо, как последующие комментаторы, утверждавшие, что а) Данте не это имел в виду; б) дескать, опыт Данте нельзя считать нормальным, а потому он не применим к литературе вообще. Трудно сказать, чего тут больше — клерикальной осторожности или простого непонимания того, что состояние Данте после встречи с Беатриче — это как раз нормальное состояние, знакомое многим, а его развитие оказалось весьма многообещающим, но, к сожалению, ныне воспринимается как архаичное.

И все же очень важно, каким языком пользуется Данте для описания этой встречи. Особенно характерен фрагмент, где описано состояние Данте после приветствия Беатриче. Он хотел сохранить свои чувства к Беатриче в тайне — это вполне в духе «куртуазной любви», но в то же время это довольно распространенная реакция, точно так же как и стремление говорить о любимом человеке при любой возможности: литературные приемы (несмотря на мнение некоторых критиков) зачастую все же «психологически» обоснованны. И вот поэт, чтобы вернее скрыть свои чувства, притворился «внимательным» к другой молодой женщине, а после того как она покинула Флоренцию, нашел для себя третий объект мнимого интереса. Об этой третьей леди и Данте было много сплетен; худшие дошли до Беатриче. И случилась катастрофа: «Благороднейшая, будучи разрушительницей всех пороков и королевой добродетели, проходя, отказала мне в своем пресладостном привете, в котором заключалось все мое блаженство».

Он объясняет, что он подразумевает под блаженством, и нам кажется, что он имел в виду счастье. Он пишет: «Я говорю, что, когда она появлялась где-либо, благодаря надежде на ее чудесное приветствие у меня не было больше врагов, но пламя милосердия охватывало меня, заставляя прощать всем меня оскорбившим. И если кто-либо о чем-либо спрашивал меня, ответ мой был единственным: "Любовь", а на лице моем отражалось смирение». Вид Беатриче наполнил его милосердием и смирением; на мгновение он стал идеалом доброй воли. Ни одна из этих великих добродетелей не может быть взращена в себе путем самоанализа. Появление этой воплощенной славы Господней на улицах Флоренции освобождает поэта от всех признаков самости. «... дух любви, ниспровергая всех других духов чувств, изгонял ослабевших духов зрения, говоря им: "Идите оказать честь вашей даме", а сам занимал их место». Любовь замещает все его существо без остатка. Душа поэта была права, восклицая: «Вот бог сильнее меня, кто, придя, получит власть надо мной» и трепетала, а его разум был прав, когда сказал: «Вот уже появилось ваше блаженство», и даже его плоть все прекрасно «понимала», когда говорила: «Горе мне, ибо впредь часто я буду встречать помехи!», как у Мэлори, «смертная плоть содрогается при встрече с божественным». Эта любовь, конечно, не исключает физических реакций; тело поэта, по его словам, было настолько отягощено переживанием, как избытком сладости, что казалось тяжелым и безжизненным; приветствие Беатриче оказало на него чрезмерное воздействие так, что оно «переполнило мои возможности». Это важно, если помнить, как в «Раю» говорится о теле, «святом в новой славе» (Рай. XIV, 43); там свет, красота и любовь святых душ будут возрастать в их телах, и они будут полнее видеть Бога. В это состояние он впал при встрече с Беатриче, так как на мгновение в его душе не осталось ничего, кроме смирения и милосердия — это было всё и столько, сколько смогла вместить его душа на тот момент.

И вот она проходит и делает вид, что не замечает его! Равнодушная улыбка, холодный отстраненный взгляд ударили бы многих молодых людей. Данте был молод, он жил в средневековой Италии, поэтому он ушел и заплакал. Ему не приходило в голову стыдиться своих эмоций; он плакал и спал — «я заснул в слезах, как побитый ребенок», и во сне ему явился Амор — Любовь[27]. Возможно, а скорее всего, так и было, это его воображение воплощалось в образах в попытке объяснить это качество Любви. Любовь представилась ему в белых одеждах, сидящей в глубокой задумчивости. Амор долго смотрел на него, а потом произнес со вздохом: «Сын мой, пришел срок расстаться с нашими ложными подобьями», и сам заплакал. ‘Я сказал:«Владыка благородства, почему плачешь ты?» Он ответил: “Ego tamquam centrum circuli, cui simili modose habent circumferentiae partes; tu autem non sic.” («Я подобен центру круга, от которого равно отстоят окружающие его части; ты же не таков» (лат.)). «Я раздумывал над его словами, и мне показалось, что говорит он очень непонятно. Заставив себя заговорить, я сказал ему: "Почему, владыка, речи твои столь темны?" Он обратился тогда ко мне на народном языке: "Не спрашивай больше, чем следует"». После этого они начинают обсуждать прискорбное невнимание Беатриче, и Амор предлагает Данте написать стихи, дабы объясниться и привести в порядок их отношения.

Но что имел в виду Амор, когда говорил на канонической латыни? «Я подобен центру круга...». Эти слова имеют отношение к состоянию поэта, пораженного невниманием Беатриче. Данте не похож на Амора; он не центр круга. Пора отказаться от ранних аллегорий, следует говорить правду, а правда в том, что Данте — это не Амор. Поэт словно движется по окружности; он меняется в зависимости от положения, которое занимает, а любовь неизменна. На нее не влияет приветствие или отсутствие приветствия, Любовь это Любовь.

Любовь не есть любовь,

Когда она при каждом колебанье

То исчезает, то приходит вновь[28].

Но Данте, несмотря на снизошедшие на него милосердие и смирение, еще не может постичь Любовь так глубоко.

Примерно в то же время святой Бонавентура[29] высказал мысль, аналогичную утверждению Амора у Данте: «Бог — это круг, центр которого везде, а окружность нигде». Эти две формулы охватывают почти весь Путь образов — и Путь Утверждения и Путь Отрицания. Данте находится не в центре; он испытывает сильные эмоции, и только некоторые из них можно назвать положительными. Но для Любви как центра все части равны; не имеет значения, успешен влюбленный или нет, счастлив он или нет. Чтобы быть таким — «ты же не таков» — нужны милосердие и смирение; причем источником их не обязательно служит только радость. Человеку надлежит привести себя в такое состояние, когда Любовь связана не только с чем-то в его душе