Похоть - Эльфрида Елинек

Отец набрасывается на материнскую копилку, где она хранит тайные припасы, хранит, чтобы он ничего не увидел. В любое время дня и ночи он — единственный, кто опускает монеты в ее отверстие. Он входит в раж. Плоть его столь тяжела, что с трудом поднимается. Жене придется нести ее на себе. Поутру, в полусне, он торкается в борозду, разделяющую ее ягодицы, она еще спит, сзади он нащупывает ее мягкий холмик, где ты, мой свет, душа уж пробудилась. Партия в теннис в его клубе, где все антисептично и гигиенично, может подождать. Сначала в женщину входят два пальца, словно послушные дети, потом в нее закладывают компактный взрывпакет. Компактный и мелодичный радиоприемник, который хранит наши желания в возвышенной памяти, устремляется в эфир вместе с музыкой. Будут исполнены все заявки, мы имеем на это полное право, дышите глубже! Нам точно известно все самое лучшее, самое лучшее стоит у нас дома на серванте. Мужчина берет в руку своего притихшего воробушка и ломится в распахнутые от изумления задние двери жены. Она издалека слышит, как к ней приближается его ходовая часть. Она выкинула из салона своей малолитражки все чувства, но ведь у нее есть еще и багажник! Туда вполне помещаются увесистые гениталии — запах нам не помеха. Простыням чистоту соблюсти не просто. Своим слюнявым спонсором муж обихаживает женщину словно слепую корову, тягая ее за вымя. Мы под крышей своего дома, и деревья давно сбросили листву с гор. Вечнозеленому мужчине с этой женщиной не нужно заботиться о безопасности, его уютно укрыли, и на небесах ни облачка. Мужское достоинство чувствует себя в нас, в женщинах, как дома. Вряд ли для него удастся отыскать лучшее местечко, чем наши половые губы, распахнутые, словно горные расщелины, и рассекаемые стремительным потоком. За это удовольствие женщине каждый месяц выплачивают жизнь наличными, бросают с грохотом на стол, чтобы хватило поддержать огонь в очаге. Завтра она снова распахнет перед ребенком двери, отправляя его из школы прямо в жизнь, муж оплатил и эту монотонную и заезженную мелодию, он обжаривает свою большую сосиску, обернутую в волосы и кожу, в ее раскаленной печи. Школьный автобус застрял надолго.

Женщина говорит, что ребенка тоже пора кормить. Муж ее не слышит, он бегло перелистывает свой карманный лексикон. Дом принадлежит ему, слово его звучит весомо и будет воспринято с радостью. Он растягивает ее половые губы, чтобы проверить, достаточно ли разборчиво он на них расписался. Он неистово ломится внутрь языком: в один прекрасный день он вернулся домой, как гром среди ясного неба, обучившись этому искусству где-то на стороне. Он радостен и светел как бог. Скоро он снова вернется в офис и станет подшучивать над секретаршей. Ему может приказывать только он сам! Он пробует все новые и новые позы, мощными толчками загоняя свою машину в стоячие воды жены, а затем как сумасшедший начинает грести веслами. Спасательный жилет ему не нужен, он никогда не станет натягивать кусок силикона на багровую головку, лишь бы сохранить здоровье. Жена его давно уже обладает здоровьем. Она корчится под ним, кричит, когда из его виноградины, удобно устроившейся внутри, вырывается наружу целая орда беспокойных семенных зернышек. Что случилось? Так громко может позвякивать холодными льдинками в бокале лишь тот, кому нечего заботиться о своем жизненном положении.

Мужчина, зажавший домашнюю скотинку в тисках бедер, чтобы кусать ее за щеки и щипать за грудь, составил для себя программу, чтобы свести все предприятие к его главной сути. Да, вы увидели все так, как есть! И увидите еще больше, когда утром распахнутся сонные ворота и согбенные спины блестящего стада (напоены все!), едва узревшего солнце, снова исчезнут в темноте, в которой шкуру судьбы развешивают на просушку. Да, иногда один из стада застревает в сочащейся оболочке. Кто нас помилует? Пусть лучше концерн доверху набьет сверхприбылями брюхо, чем эти лишние люди, верные разве что своим бедным именам, отложат хоть что-то на собственный домик с садиком. Вся выгода — иностранному мультимиллионеру, владельцу фабрики, чтобы он своим рыком разбудил нас, завернул в бумажку и съел. У ребенка в этой семье есть своя мастерская, в которой он трудится и где трудятся над ним. На Рождество он сыграл на скрипке соло, стоя перед яслями с младенцем Христом, сыграл трогательно, под стать себе. Снег в этом году выпал рано и пролежит долго, весьма сожалею.

Некоторое время спустя в дом приходит незваная и непреклонная соседка. Из нее дождем сыплются жалобы — обычная слабость женского пола, пробудившегося, наконец, и способного, шагая по ступеням, преодолеть свою ограниченность только вечными упреками и причитаниями. Соседка назойлива как насекомое. Она освещает людей на лугу своей лампой и светом собственных невзгод, поверяя печаль госпоже директорше. Она возносит хвалу сыну Бога, в этом краю сотворившего людей из праха, а их деревья обратившего в бумагу, воздает хвалу, чтобы завоевать его божеское расположение для дочери, заканчивающей коммерческое училище. Муж соседки больше не целится в нее из своего орудия, теперь его мишень — двадцатилетняя официантка из привокзального ресторана. У жены директора не находится для гостьи слов утешения, эти прохладительные напитки давно уже иссякли. Ее окружает невесомое богатство мебели и картин, которые обрели покой только тогда, когда стали ее собственностью.

Муж у нее большой и лакомый, настоящий семьянин, любит попеть и поиграть. Он заказывает жене по каталогу соблазнительное белье, чтобы тело ее ежедневно было при исполнении и имело уставной вид. Он выбирает самые дерзкие модели, чтобы она соответствовала образцам, запечатленным на фотографиях. Белье для жены — чистое расточительство. Она забывает его надеть и молчит. Никакие красные кружева не нарушают ее покой, но, если подумать хорошенько, именно это ему и нравится: чтобы люди, ему принадлежащие, совсем забывали о себе, когда он вьет для них любовную удавку. Люди эти проходят спокойно, как время в их квартире, и они всегда его ждут. Ждет ребенок, вокруг которого кружит ненасытный спорт. Ждет жена, которую он жадно сравнивает с фотографиями и кинофильмами. Там на автомобилях-комби едут семьи, не обремененные детьми и особой приязнью друг к другу, с набором инструментов в багажнике, с хлыстами, розгами, наручниками и резиновыми свивальниками, предназначенными для больших младенцев, плоть которых только и знает, что нюнить, болтать и хватать все подряд, чтобы ее, наконец, мог утихомирить кто-то большой и толстый. Когда-нибудь и жены их будут источать молоко и уют. Мужчины любовно прибегают к специальным инъекциям — уколись и поднимись! — чтобы подольше удерживаться в позвякивающих копилках, которые с мольбой подставляют им женщины. А потом они снова собираются с силами и укладывают своих деловых партнеров на обе лопатки. Женщины берут печенье из вазочек, над чем-то смеются, и вот появляются мужчины, стремительно волокут их к кушеткам, где, скорчившись над добычей, ныряют в расщелины, выставляют на свет свои вздыбленные члены, а потом с завидной поспешностью вновь устремляются прочь от тех, кто поддался их чарам. Мужчины страстно желают, чтобы их мощные залпы устремлялись в даль, безостановочно и празднично! Женщины, отмеченные растяжками, оставшимися от пребывания в них детей, подают себя к столу нагишом, словно при рождении своих сосунков. Тяжелые бокалы с вином дрожат на подносах, и господа-небожители берут их снизу, спереди, со всех сторон, пальцы входят в них и выходят, губы впиваются в ложбинки между бедрами и ломают свои любимые игрушки, да, теперь они отдохнут в полную силу, их спутники в любви, наделенные моторами в несколько лошадиных сил. Труды парикмахеров разрушены, растет гора мусора для уборщиц, а потом все снова уезжают, чувствуя себя в своих авто столь же непринужденно, как и в руках любящих женщин. Кому придет в голову стесняться собственных автомобильных сидений? Здесь запрещено есть шоколад, остальное позволено. Пятна — единственное, что остается от неземных удовольствий, и пятна эти трудно вывести.