Музыка грязи - Тим Уинтон

Он счищает грязь со своих пожитков и смотрит, как она сыплется на пол, точно приправа. Он наклоняется и собирает пыль в конверт. Берет щепотку.

Выйдя на запруженную грязью улицу, он звонит из телефонной будки. Ждет, пока кто-нибудь в Уайт-Пойнте не возьмет трубку. Тихий, хриплый голос.

– Джорджи?

Но это голос ребенка. Он вешает трубку.

Утром он едет на север в пятитонке по шоссе № 1 вместе с кучей аборигенов. Рядом с ним среди свернутых спальников и коробок с едой распростерлись пятнадцать человек. Все помалкивают. Грохот автомобиля и шум дороги не дают поговорить. Двое ребятишек робко и любопытно поглядывают на него. Беззубый старик предлагает ему хлебнуть из бутылки с теплой фантой. Он отказывается.

Они пересекают вздувшуюся Фицрой-Ривер по мосту Виллар. Реку слышно даже за грохотом грузовика. Деревья и туши животных то и дело всплывают из бурлящего розового потока. Река разлилась по всей пойме.

На какой-то пересекающей шоссе грунтовке застрял в грязи полуприцеп, его водитель примостился на капоте, сворачивая себе самокрутку.

Земля поблескивает желтым, оранжевым, красным. Белые какаду поднимаются в угольно-серое небо. Чахлые деревья. Грязь. Загоны для скота.

По мере приближения к Дерби у дороги все чаще и чаще появляются баобабы. Их гладкие стволы сияют после дождя. Они стоят такие толстые и так близко, и Фоксу они кажутся несообразными и милыми, как стоящая вдоль дороги толпа, – плечом к плечу, сплошь задницы и шляпы на солнце.

Старик с фантой наклоняется к уху Фокса.

– Этот парень, – говорит он, показывая на большой узловатый баобаб с ветками, похожими на распухшие от ожирения руки, – прямо как моя хозяйка.

По грузовику прокатывается взрыв хохота, будто это старая шутка. Женщина в кабине грозит пальцем.

На взлетной полосе Фокс находит открытый ангар; какой-то мальчик выкатывает двухместный самолет на позицию. Фокс спрашивает о чартерных рейсах, и его направляют в контору. Им займется Сопатый. Сопатый появляется в дверях, седоволосый мужик в выглаженных шортах, рубашке со значком и эполетами и в резиновых шлепанцах. Он всасывает воздух через зубы, когда Фокс спрашивает о заливе Коронации. Они идут посмотреть на карту. Пилот указывает на ближайшую взлетно-посадочную полосу. Она находится высоко на плато в глубине материка. Или так, или на вертолете, и, пока половина ферм под водой, у них нет лишней машины. И к тому же, говорит Сопатый, он не вертолетчик.

– Сколько? – спрашивает Фокс. – До плато?

– Тысяча баксов.

Фокс отсчитывает купюры.

– Господи, да тебе и правда туда надо, приятель. Тебе не нужно сразу платить, знаешь ли.

– Я хочу сегодня, – говорит Фокс.

– А назад?

– В одну сторону.

– Ну, ты начальник, – говорит пилот, которого все это, видимо, забавляет. – Только вот бумажки оформим.

Фокс отсчитывает еще сотню долларов.

– Визгун! – кричит пилот. – Заправляй старушку!

– Мне надо кое-что купить в городе.

– Давай помогу. Накормлю тебя обедом.

Фокс покупает сушеные продукты, фляги, репеллент, свечи, солнцезащитный экран, зажигалки, противомоскитные бухты, некоторые лекарства, чтобы пополнить свою аптечку, легкое мачете, несколько тридцатикилограммовых мотков лески, крючки, блесны и брезент, сложенный до размеров газеты. Потом он выбирает складную удочку и к ней легкую катушку. Они кажутся хрупкими, но все остальное, что продают в магазине, слишком громоздкое или тяжелое, чтобы носить с собой весь день.

– У тебя проблемы, сынок? – спрашивает Сопатый за обедом.

– Только если ты не умеешь вести самолет.

Снаружи мужчины и женщины толкают тележки, забитые пивом. Они смеются и орут. Некоторые обмотаны бинтами.

– День выдачи пенсии, – говорит Сопатый. – К ночи они будут рвать друг другу глотки.

Фокс вгрызается в остатки своей бараньей отбивной и механически поглощает ломтики картофеля и подливку. Он чувствует, что объедается. В баре пахнет табачным дымом, горящим маслом и подмышками.

– Тебя там кто-нибудь ждет, старина?

– Нет.

– Есть коротковолновый передатчик?

Фокс качает головой.

– Мда, – говорит Сопатый. – Доедай.

Они закладывают виражи над мангровыми деревьями и илистыми берегами рек. Огромная дельта источена сетью ручейков и приливных складок, и там, где Фицрой впадает в Кинг-Саунд, вода приобретает цвет молочного шоколада. Под низкими облаками они поворачивают на северо-восток, в глубь континента, и Фокс видит, как стара и потрепанна земля, как испещрены морщинами равнины – как кожа старухи, видит жировики, шрамы и открытые раны. Равнины, по которым разбросаны редкими пятнами акации, превращаются в устремленный ввысь беспорядок песчаниковых гряд, где реки бегут к морю, как зеленые порезы. Вся жесткая геометрия исчезает; ни дорог, ни оград, просто сумбур цвета. На горизонте вырисовывается зубчатое, задыхающееся в островах побережье.

– Видно было бы лучше, – говорит Сопатый по внутренней связи, – если бы Визгун помыл чертовы окна. Аборигенский жир.

– Что-что? – спрашивает Фокс, прижимая наушники покрепче к ушам.

– Местный пассажир потеет, и в результате здесь все как бараньим жиром полито, – говорит пилот. – Приходится его отскребать со стекла. Аборигены – наши основные клиенты. Любят полетать за копейку налогоплательщика. Нормально, а?

Они забираются через грозовые тучи вверх, к яркому солнцу. Через три часа они протискиваются вниз, и Фокс видит огромный зеленый бинт плато над длинным заливом. Взлетно-посадочная полоса – розовый крестик. Сопатый ныряет вниз и кладет машину на одно крыло, чтобы проверить состояние поверхности. Полоса, похоже, мокрая по краям.

– Вот сейчас и посмотрим, – говорит пилот, когда они взмывают над верхушками деревьев и разворачиваются по ветру, чтобы приблизиться.

«Такое зеленое», – думает Фокс.

После посадки они выгружают скромные пожитки Фокса буквально за несколько минут.

– Надеюсь, ты захватил зонтик, – говорит Сопатый. – Это плато – самое мокрое место во всем штате. Пятнадцать сотен миллиметров в год – это метра полтора…

Фокс разбирает вещи, обдумывает, не упаковаться ли заново, чтобы было удобнее нести и разумнее распределить вес. Его рубашка уже насквозь промокла от пота.

– Думаю, придется мне вернуться за тобой, – говорит Сопатый. – Так или иначе. Не думай, что я не видел таких, как ты. В конце концов всегда начинаются поиски. Все равно, кто ты такой: ученый там, беженец, двинутый на дикой природе или просто Господа донимаешь. Все равно все кончается одинаково. Хочешь передать со мной кому-нибудь весточку?