После бала - Энтон Дисклофани

– Во что ты играешь, Джоан?

Она покачала головой. Я все еще не видела ее лица.

– Сид – некрасивый мужчина, – сказала Джоан. – Но он гордится своим шрамом. Это возбуждает. Поэтому его рукава были закатаны. Единственная причина. – Когда она повернулась ко мне, у нее на глазах были слезы. – Повезло тебе, Сесе. Повезло тебе. Сейчас ты узнаешь правду.

1957

Я хотела бы сказать, что дважды подумала перед тем, как пойти с Джоан к воротам, к выходу, где Фред припарковал машину у обочины. Когда я открыла дверь, он снял передо мной шляпу. Фред всегда знал намного больше, чем я. Я хотела попросить Фреда подождать. Мне нужно было придумать оправдание перед Рэем. Оставить записку. Таким способом я могла бы перестраховаться в надежде потом все исправить. Я вообще не должна была никуда ехать, должна была подумать о величине риска, если я пойду куда-либо с Джоан.

Я подала ей полотенце с полки у беседки. Казалось, она даже не замечала того, что мокрая; она бы полуголая села в машину, если бы я не дала ей полотенце и не заставила вытереться, перед тем как она наденет платье. Она позволяла мне прикасаться к ней. Вот оно. Она ничего не говорит, я ничего не говорю. Я просто следую за ней.

– Гленвуд, – сказала она Фреду, и он кивнул.

– Зачем? – спросила я, но Джоан покачала головой, и мой вопрос просто исчез.

Я подумала, что мы едем к маме, потому что Гленвуд – именно то место, где она была похоронена десять лет назад. Я изредка ездила к ней на могилу. Однажды – с Рэем. Я платила, чтобы раз в месяц возле памятника ставили свежие цветы, но этим моя сентиментальность и ограничивалась.

Я откинулась на прохладное кожаное сиденье. Эта машина всегда означала для меня облегчение после напряжения, ведь в ней мы ехали домой, в тишину и покой после шумной ночи в клубе. Эта машина означала уют. Я закрыла глаза и просто стала ждать, пока нас привезут в точку назначения.

Мы вышли из машины, Джоан – первой. Она дрожала в своем платье, хотя воздух был влажным. Я вернулась в машину и взяла плед, который Фред постелил у наших ног; Джоан позволила мне накрыть ей плечи. Когда мы пошли, она натянула его сильнее. Гленвуд – это огромное и величавое кладбище. Здесь хоронили всех жителей Ривер-Оукс. Здесь и меня когда-нибудь похоронят. Рэй уже купил два места. Неподалеку протекает Буффало-Байю, поэтому оттуда всегда был слышен шум воды. Я помню это еще с похорон мамы.

Фред из машины позвал Джоан:

– Мадам, мисс Фортиер.

Джоан раздраженно развернулась, но, когда он дал ей фонарик, ее сердитый взгляд смягчился благодарностью. Фред не смотрел мне в глаза. Что мы здесь делаем? Я хотела спросить его, потому что он явно знал ответ на этот вопрос.

Джоан зашла в огромные железные ворота кладбища, которые, насколько я помню, никогда не были закрыты. Сначала я стояла на месте. Я подумала об Иди, я не хотела идти туда. Я не хотела видеть мамину могилу, вспоминать ее последнюю ночь жизни. Я обернулась к Фреду, но он уже вернулся в машину, и я не смогла рассмотреть его лицо в темноте. Джоан исчезла в ночи, а я все еще стояла на месте. Конечно, кладбище было закрыто – на маленькой табличке у входа было сказано: «Добро пожаловать от рассвета до заката».

Мы не должны были там находиться. Для всего в мире существовали писаные или просто очевидные правила, но для Джоан это не имело никакого значения: она с легкостью их нарушала.

Вскоре она вернулась за мной.

– Пойдем, – сказала она, и ни слова больше.

Мы шли, и наш путь освещал мигающий свет фонарика, а я пыталась не думать о Рэе, оставшемся дома; пыталась не думать о Томми.

Естественно, я вернусь до рассвета. Во всяком случае, попытаюсь. Впрочем, я прекрасно понимала, что буду дома лишь тогда, когда Джоан отвезет меня туда. Ни раньше и ни позже.

Всего две ночи назад я развлекала Сиэлу с Джей-Джеем на своей веранде, пила дайкири и была уверена в том, что бросила привычку под названием Джоан. Я была довольна собой, довольна тем, что доволен Рэй. А теперь я шатаюсь по самому престижному кладбищу Хьюстона ночью, ступая по аккуратно стриженным газонам между могил.

Мы шли на юг, к могиле моей мамы. Я не помнила точно, где ее найти, но думала, что Джоан знает. Она ходила сюда все эти годы? Она чувствовала свою вину за то, что мы сделали? Если кто-то и мог бы заставить Джоан чувствовать стыд, то это Рэйнальда Берн. Она была призраком, ходящим по пятам, призраком, который жаждал получить свою долю.

Я не собиралась падать в обморок или устраивать истерики, но была напугана. Я догнала Джоан, которая шла очень быстро.

– Джоан, – спросила я, – зачем ты меня сюда привела?

Она покачала головой. Ее рука сжимала плед у подбородка; ее бриллиантовое кольцо было единственной вещью, которая намекала на ее положение в обществе. В остальном она выглядела потрепанной и немного сумасшедшей: мокрая, грязная, занятая делом, известным только ей одной.

Мы шли. Моя мама была похоронена рядом с ребенком, чью могилу украшал плачущий ангел. Ангел был огромным, больше, чем сам этот ребенок. Я уже видела этого ангела слева от нас.

– Джоан, – окликнула я и указала: – Нам сюда?

Она не удосужилась ответить, просто заводила меня все глубже и глубже на кладбище. Из-за медленной реки в воздухе пахло рыбой и болотом. Вода в Маме Байю, как мы называли реку, была шоколадно-коричневого цвета. Она протекала через весь Галвестон и впадала в залив. Джоан когда-то рассказывала мне об этом. Она где-то об этом прочитала.

Наконец Джоан замедлила шаг, свободной рукой указав на поворот. Мы оказались у маленькой ограды, окруженной кустами и низкими деревьями. Там была маленькая табличка, вся в грязи; она поблескивала из земли, слегка прикрытая травой.

Как же мне хотелось оказаться дома, с Рэем и Томми в гостиной. Как же я хотела там оказаться. Я чувствовала себя как ребенок, наконец получивший долгожданный подарок – то, чего я жаждала всю свою жизнь, – и вот, получив его, этот ребенок захотел вернуть его обратно. Я могла протянуть руку и притронуться к спине сына, его плечу – он что-то пробормотал бы, ответил бы на мое прикосновение, даже не просыпаясь. Приехав сюда, я сделала неправильный выбор.

– Джоан, – попросила я сотрясающим тишину голосом, – отвези меня домой.

Она смотрела на табличку – табличку, которую я видеть не хотела. Она взглянула на меня, но, казалось, была в оцепенении, в трансе, где-то далеко отсюда.

– Ты больше никогда не вернешься назад. – Она указала вниз. На грязную табличку в бликах света. – Посмотри на нее, – сказала она. – Ты хотела узнать. Хотела увидеть. – Ее голос стал высоким, уродливым. – Теперь ты видишь. Теперь ты знаешь.

Я подняла глаза в плоское ночное небо, бледное, на котором не было ни единой звезды.

И тогда я посмотрела вниз, на землю, понимая, что сейчас теряю что-то.