Олень - золотые рога - Леонид Владимирович Дьяконов

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Прощай, Ардальон!

⠀⠀ ⠀⠀

Катя все работала на почте. И вот что там было выгодно: придет другой раз посылка, а получать ее некому — нет в городе этого человека.

Она лежит неделю, лежит другую, а за ней все не приходят.

А когда она пролежит месяц, тогда составляют бумагу, что за посылкой никто не явился, а посылку раздают.

Так и Кате попадало: то немножко крупы, то сухарики. И она всегда делилась с Мишкой.

А однажды попало невиданное в те годы диво — белые сухари! Катя во всю прыть побежала домой, чтобы угостить Ардальона.

Но Ардальон уже ничего не хотел. Он лежал и задыхался. А Мишка плакал у дверей.

Ардальону не хватало воздуха. Сколько хочешь кругом воздуха, а ему не хватает!

Он похватал, похватал ртом и умер.

Стали печалиться, провожать. Даже Егоровна пришла. Говорит: «Я ровно осиротела!»

Проводили его, а потом и Катя уехала. Это он велел ей ехать в Петроград, к его товарищам: «Они помогут! А то пропадешь здесь одна-то!»

И осталась у Мишки одна только мама.

Так они и жили вдвоем целый год.

И вдруг откуда ни возьмись — Сережка. Прямо, как снег на голову!

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Что рассказал Сережка

⠀⠀ ⠀⠀

Сережка такой интересный! В чем-то новый, а в чем-то — как раньше! В чем-то вырос, а в чем-то — все такой же!

Он прежде всего спросил:

— Нет ли писем?

— Нет писем!

— И от Яночки нет?

— И от Яночки нет!

Помолчали. Вспомнили про Колю — попечалились.

Еще помолчали. Потом Сережка оживился и сказал:

— Мишка! А я ведь все-таки поймал живоглота!

— Маевского?

— Ага! Его самого!

— Да что ты? — удивился и обрадовался Мишка.

— Ага!

— Расскажи как?

— Случайно! Просто подвезло!

И Сережка весело стал рассказывать:

— Вообще-то мне пришлось плохо: сперва хворал тифом, потом ранили. Но не совсем плохо: тифом хворал, а не умер, ранили, а не убили!

После ранения мне опять дали отпуск. А куда ехать? Отец — мать на фронте. Иван Сидорович где-то там же. Яночка уехала.

Решил навестить старуху тетку. Она в Вахрушах, недалечко отсюда.

В памятный день, никогда его не забуду, 27 июня 1919 года зашел я на кладбище. Там зелени много, думаю — подышу.

Брожу от могилки к могилке. Вижу на одном памятнике немецкие буквы. Сразу вспомнил Мелиса, вспомнил, как он погиб.

А потом всех вас стал вспоминать. Прилег у памятника и вспоминаю.

И знаешь, как-то я задремал — на припеке, на утишинке.

Проснулся от чьих-то голосов. Кто-то еще забрел.

Слышу: говорят двое. И о чем говорят?! О том, как из Сибири пробирались. Но ведь в Сибири — Колчак. Значит, это — беляки от него!

С меня сразу весь сон сдуло. Слушаю, чтоб ничего не пропустить. В это время один говорит:

— Надо быстрей! Зря время теряем!

А другой отвечает:

— А отвечать кто будет, если попадемся? Я буду отвечать? Господь бог будет отвечать?

У меня даже мурашки по спине. Я вспомнил, как Маевский кричал на Кольку: «А сапоги кто будет чистить? Я буду чистить? Господь бог будет чистить?»

Мишка торопливо кивнул головой. Он тоже мгновенно вспомнил, как Коля на этом же самом крылечке тер кирпич о кирпич — делал кирпичный порошок. И как к нему подошел Маевский и стал вот именно так кричать, а потом двинул ему сапогами прямо в рот.

— Ну, вот, — продолжал Сережка. — Я потихоньку поближе. Гляжу из-за кустов. Один, который торопит, мне незнаком. А другой — Маевский. Ей-богу, Маевский.

— Ну, думаю, теперь не уйдешь.

Они с кладбища, я за ними. Заприметил их домик и бегом — заявлять.

Прибежали, а Маевского уже нет! Неужели ушел? Знаешь, я никогда не плачу, а тут чуть не заревел от обиды!

Но этот признался, что Маевский вернется. Обязательно вернется!

Оставили на Маевского засаду, а этого увели. Стали допрашивать.

Говорит, что зовут его Николаем Карсавенко, а документов никаких нет.

Стали обыскивать, а у него в чемоданчике два револьвера и куча денег — целый миллион! Хорош купец!

Я скорей назад — в их домик! И поймал живоглота! Сам обезоружил, сам сдал!

— Вот здорово! — восхищенно и завистливо сказал Мишка и с каким-то уважением поглядел на Сережку.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Олень возвращается к Мишке

⠀⠀ ⠀⠀

— Ну, ладно, — сказал наконец Сережка. — Поговорили и хватит. Пора мне в путь. И вот что, Мишка: дорога у меня опасная, бои, разведка. Сегодня — живу, а завтра — нет. Черт знает, что случится! Может, и не вернусь. На, возьми, похрани оленя! У тебя спокойнее. Если вернусь — отдашь мне. А не вернусь — вспоминай меня… А если вдруг приедет Яночка — ей отдай!

И он отдал оленя — золотые рога Мишке. А на олене теперь и четвертая ножка обклеена бумажкой, а на бумажке написано:

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Вот так олень снова вернулся к Мишке…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Послесловие

⠀⠀ ⠀⠀

Я написал эту книгу, перечел ее и задумался. А все ли тут верно? — подумал я.

Михаил рассказывал мне о своем детстве двадцать пять лет спустя. А я записал его рассказ еще через пятнадцать лет. Сорок лет прошло с тех пор, как все это было.

Но ведь память может подвести человека! Так ли было все, как рассказал Миша, как записал я?

Чтобы проверить это, я стал читать книги о прошлом нашего края, стал говорить со старыми людьми.

И я думаю теперь, что в основном все, рассказанное Михаилом, — правда!

Но в некоторых мелочах он кое-что спутал.

Вот, к примеру сказать, ему, тогда шестилетнему, показалось, что арестантов водили в тюрьму полицейские. А на самом деле этим занимались специальные конвойные.

Но разница тут не существенна. И я не стал исправлять этих мелких погрешностей.

Нет в нашем городе и описанной Михаилом тюрьмы, которая тогда называлась «Арестантскими ротами». Но она была. Ее просто закрыли, и теперь в этом здании кордная фабрика — делают корд для автомобильных покрышек.

Была при тюрьме и церковь с куполом. Я видел этот купол, покрытый звездочками, на старой фотографии.

Леса, где стояли тогда солдатские палатки, тоже нет. Но улица, которая