Дело о живых мишенях - Александр Ковалевский

Для Анны случайная встреча с бдительным участковым обернулась тюремной камерой. Когда с ней весьма доброжелательно стал беседовать дежурный опер, Аня чистосердечно ему во всем призналась. Да, она умышленно отравила бандита и не жалеет об этом, о чем собственноручно и написала в объяснении, умолчав, что узнала о Самсонове от подполковника Сокольского. Она сама во всем виновата и не хотела его подставлять. В этот раз рассчитывать на то, что Сергей ее выручит, не приходилось, и потому Аня не стала говорить райотделовскому розыскнику, что она агент Сокольского.

— Туда этому головорезу, конечно, и дорога, — сказал оперативник, приняв у нее объяснение. — Но ты теперь хоть понимаешь, что не стоил он того, чтобы ты из-за него себе жизнь сломала? — участливо спросил он.

— Понимаю.

— Тогда мой тебе совет, перепиши свое объяснение: мол, когда давала Самсонову яд, ты не отдавала отчет своим действиям, — предложил он. — Состояние аффекта в твоем случае вряд ли прокатит, но все ж какое-то смягчающее обстоятельство.

— Спасибо за совет, — поблагодарила Анна, — но ничего я переписывать не буду — я хотела отомстить за отца и отомстила, — твердо произнесла она.

— Ну, как знаешь, — пожал плечами оперативник. Он не мог знать о том, что Анна Лысенко — агентесса начальника городского УУР, а даже если бы и знал, ничем все равно помочь бы ей не смог. Рапорт Чуба был официально зарегистрирован в книге КП, информация о задержанной им по подозрению в совершении убийства Самсонова гражданке Лысенко прошла по сводке, и дать задний ход было уже невозможно.

Оперативник передал задержанную заботам помдежа, в ведении которого были «комнаты доставленных», и выехал на очередной вызов. Анна, пройдя процедуру наружного досмотра — милицейская дама в погонах сержанта тщательно обыскала и изъяла у нее все, чем задержанная могла теоретически нанести себе увечья, была помещена в «комнату доставленных».

Прошло несколько часов после того, как коренастый прапорщик с грохотом закрыл за Анной тяжелую дверь, а ей проведенные в камере часы показались вечностью. Время — главный враг арестантов — тянулось мучительно, и сколько ей предстоит просидеть в этой никогда не проветриваемой клетке, она не знала.

Никакие книги не могут передать ощущений человека, еще недавно беззаботного и свободного, когда за ним вдруг с противным лязгом захлопывается тяжелая металлическая дверь. Очутившись в отгороженном от всего остального мира помещении, задержанный впадает в состояние, близкое к обмороку. Пораженное катастрофическими переменами сознание отказывается воспринимать камеру как действительность. Кажется, что все это происходит не с тобой, не по-настоящему. Часы и даже минуты, проведенные в заточении, оставляют неизгладимый след на психике человека. Отсчет времени здесь начинает идти не по привычному солнечному кругу, а от оправки до оправки. В «комнатах доставленных» райотдела классической параши нет, и ко всем тюремным мукам добавляется еще одна: дотерпеть, когда помощник дежурного найдет время вывести в туалет. В этих «комнатах» сидят не более трех суток, затем арестованного переводят или в ИВС (изолятор временного содержания), или прямиком в СИЗО (следственный изолятор), ну а кому повезет, то и на свободу. Все это время, если у задержанного нет родственников и друзей, он обречен на голодное существование: питание задержанных в райотделах как-то не предусмотрено.

Анне принести передачу было некому. Из близких родственников у нее осталась лишь восьмидесятилетняя бабушка, проживавшая в другой области, а напоминать о себе подругам из «Русалочки» Аня не хотела. Оказавшись запертой в клетку, она, отдавшись гнетущему чувству безысходности, не знала, как убить ставшее ей ненавистным время. И все же надежда умирает последней. Когда в полночь к ней заглянул все тот же прапорщик из дежурной части и предложил ей присоединиться к их скромному ужину, Аня сначала не поверила своим ушам. С чего бы это мент вдруг так снизошел к ней? Но когда прапорщик мазнул глазами по ее высокой груди, она поняла причину его милости. Что ж, она удовлетворит любое его желание, лишь бы вырваться из этой камеры, находиться в которой она уже физически не могла. «Да и когда мне еще придется переспать с мужиком — лет через десять, или сколько там мне дадут за убийство?» — подумала она.

— А душ перед ужином у вас тут негде принять? — деловито поинтересовалась она у раздевавшего ее взглядом мента.

— Почему же негде — в подвале у нас и душ, и тренажерный зал имеются. Если хочешь, могу тебя туда провести, — предложил тот.

— Хочу, — ответила Анна.

— Тогда руки за спину и вперед, — скомандовал ей прапорщик.

Анна послушно выполнила команду и, призывно покачивая бедрами, модельной походкой продефилировала мимо оперативного дежурного.

— Эй, Петро, куда это ты нашу красавицу повел? — удивленно спросил он.

— На расстрел, — хлопнув Анну пониже спины, отозвался прапорщик.

— Понял, — оживленно протянул дежурный. — Отстреляешься, сменишь меня на пульте, я тоже один залп хочу сделать.

— Господа менты, вы накормить меня потом хоть не забудете? — осведомилась Анна, озорно стрельнув глазками в сторону похотливо уставившегося на нее дежурного офицера.

— Анюта, мы тебя не только накормим, но и водочки еще нальем! — заверил прапорщик.

— Эх, гулять так гулять, — обреченно улыбнулась она и, взяв помдежа под руку, прошествовала с ним в душевую.

Никогда она еще не работала с такой самоотдачей, как в эту ночь. Анна показала клюнувшим на нее ментам такой суперкласс, что те из благодарности не только от души ее накормили и напоили, но и разрешили спать не в камере, где по инструкции задержанная должна была постоянно содержаться, а в комнате отдыха дежурного наряда. Пить в одиночку Аня не пожелала, и дежурный с помощником охотно составили ей компанию, в результате чего «званый ужин» перерос в настоящую оргию. Дежурный офицер остался с ней в комнате, а помдежу пришлось коротать ночь за пультом. Пьянка пьянкой, а службу нести-то нужно. С двух ночи в дежурную часть райотдела не поступило ни одного вызова, и прапорщик надеялся, что часов до пяти утра его никто не потревожит.

Дождавшись, когда разомлевшие от водки и секса стражи порядка безмятежно уснут — помдеж так храпел за пультом, что и в комнате отдыха было слышно, Аня встала, сняла с вешалки свой пуховик и, держа сапожки в руках, бесшумно прикрыла за собой дверь. Пройдя на цыпочках мимо дрыхнувшего без задних ног прапорщика, она беспрепятственно покинула дежурку и метнулась к запертой изнутри двойной входной двери. Сердце ее бешено колотилось, руки дрожали, но ей все же удалось бесшумно отодвинуть тяжелый засов. Путь на свободу был открыт. Выскочив из райотдела, Аня сунула босые ноги в модельные сапожки и кинулась бежать по слабо освещенной редкими фонарями улице куда глаза глядят. Обувь для спринтерского забега у нее была, правда, совсем неподходящая. Свернув в какой-то темный переулок, она подвернула ногу (сломался каблук) и свалилась в глубокую лужу. Взвыв от охватившего ее отчаяния, Анна выбралась из лужи. Ей настолько стало жалко себя, что она не удержалась и безудержно зарыдала. Слезы градом катились по ее щекам, и в намокшем пуховике она была похожа на мокрую курицу. Немного успокоившись, она оценила свое положение как безвыходное. У нее не было при себе ни денег, ни документов, идти ей некуда — ключи от съемной квартиры у нее изъяли в дежурной части, хоть обратно в райотдел возвращайся, подумала она, но тут же отогнала эту малодушную мысль. Насквозь промокшая, с травмированной ногой, на которую больно было ступить, зато свободна, а значит, сказала она себе, нечего тут сопли распускать.