Паладины - Андрей Муравьев

Он стоял во внутреннем дворе большого дома. Гудели рядовые нукеры, расседлывая лошадей и разбирая тюки. Около них вилось с полдюжины местных прислужников в добротных, хотя и небогатых халатах. Дом окружала высокая стена, так что увидеть, что творится снаружи и где они находятся, Улугбеку не удалось. Зато горы, такие далекие утром, теперь буквально нависали над пленным археологом.

– Проходи, будь гостем. – Лицо Гассана лучилось гостеприимством.

Ученый поднялся по ступеням. Неожиданно мимо него пропорхнуло нечто в длинных широких одеждах и, взвизгнув, повисло на шее ибн-Саббаха.

Невысокая женщина, закутанная в лиловую ферадже[77], голову и лицо которой закрывали вуали[78], радостно стрекотала, обнимая предводителя исмаилитов. Улугбек смог разобрать только «наконец-то» и «я так рада».

Нукеры тактично отступили, и только русич остался рядом с воркующей парой.

Ибн-Саббах обернулся к ученому:

– Это Зейнаб, моя младшая сестра.

Из узенькой щелки в одеждах в сторону Улугбека стрельнули озорные глаза.

Сомохов, смутившись, попробовал представиться, но девушка, не дослушав его, убежала.

– Вот всегда такая. Егоза! Все бегает да бегает, а ей уже пора о замужестве думать, а не о проказах. – Гассан сокрушенно покачал головой. – Порядок на мужской половине наводила перед моим приездом. Однако, пора и мне в селямлик.[79]

Первый этаж двухэтажного дома занимала большая гостиная, к которой примыкали несколько комнат для гостей. Покои хозяина находились на втором этаже. Впрочем, это разделение было достаточно условным. Обстановка большинства помещений первого этажа была одинакова и поражала простотой: несколько циновок на полу, низкий столик, сундук, лавки, ковры на стенах. У входа иногда стояли кувшины с водой. Улугбек был знаком с бытом тюрок и еще раз удивился тому, как мало в нем изменилось за последнюю тысячу лет.

Перед ним был конак, типичный турецкий дом. Как он убедился через полчаса, их появление не было сюрпризом для его обитателей. Пока воины, приехавшие с господином дома, – а ибн-Саббах был именно господином – быстро таскали привезенные тюки в кладовую, стоявшую в глубине двора, слуги пару раз пронесли мимо ученого большие казаны с булькающим супом и блюда с лепешками. Из кухни, находящейся, по местному обычаю, подальше от дома, доносились многообещающие ароматы плова. Улугбек сглотнул. Ели они ранним утром и ехали без остановок.

Ибн-Саббах, как и положено хозяину, устремился наверх. Остальные не спеша закончили разгружать вьючных лошадей, привели в порядок запыленную одежду и только после приглашения седовласого старичка, распоряжавшегося во дворе, дружной гурьбой двинулись в глубь дома.

Сомохов вместе со всеми разулся у входа и поднялся по лестнице на второй этаж. Далее участники только что закончившегося похода прошли на большую веранду, называемую на арабский манер «хайат»[80], на которую выходили все жилые помещения мужской части второго этажа. Здесь вместо скромных циновок полы были застланы дорогими персидскими коврами, сундуки украшала резьба, на покрашенных стенах висели подносы с искусной чеканкой. На полу стояли невысокие медные столики с фарфоровыми пиалами и медными ложками. Вокруг заботливо уложены груды подушек. Сам хозяин дома восседал на почетном месте в восточном углу.

Люди ели молча, что было непривычно ученому после шумных европейских застолий. Сразу после супа из пшеничной крупы подали блюда с закусками, где высились груды берека, то есть блинчиков, фаршированных мясом и сыром, и маленьких голубцов из виноградных листьев, называемых япрак. Пока мужчины отдавали дань уважения искусству местных поваров, на столе появились казаны с вареной бараниной и подносы с рисовыми шариками, которые использовались наравне с лепешками. Котлы опустели быстро, но на их месте уже стояли подносы с кебабом, кофте и пастырмой и большие блюда с пилавом, то есть пловом. На вкус Улугбека, плов был слишком жирный и перенасыщен специями, но люди, оголодавшие за время длительного перехода, не привередничали.

Наконец принесли десерт: пирожки на меду, халву и лукум. Сам ибн-Саббах запивал сласти холодным шербетом, но для нукеров подали еще кувшины с хотабом, компотом из меда и фруктов, и даже охлажденную бозу, бражку на просе и ячмене, по вкусу напоминающую пиво.

Тут уж народ расслабился, пояса распустились, языки развязались. Соседи начали охотно вспоминать подробности похода, славить вождя, перебрасываться вопросами и обсуждать текущие дела. Хозяин милостиво кивал, поддакивал и изредка вставлял одну-две фразы, поддерживая нить разговора и показывая, что тема ему интересна.

Через полчаса светской беседы под сладкое подали тазы с водой для омовения. Званый обед подошел к концу. Сомохов поднялся вместе со всеми, но Гассан жестом попросил его остаться. Когда за последним нукером закрыли двери, хозяин дома поднялся и подошел к своему пленнику:

– Жизнь – и повозка, и погонщик… Кто мог подумать, что я буду принимать у себя того, кто считает себя врагом избранных?

– Вы что, действительно думали, что эта драгоценная вещь будет дожидаться вас в святилище? – Давид плохо выговаривал слова – мешал разбитый рот.

Костя жестом попросил его продолжить, но пленник зашелся в приступе кашля. В горах они здорово промокли, переходя вброд бурную речушку, и теперь итальянца знобило.

– Как только стало известно о приближении огромного латинского войска, святыню перевезли в глубь страны, подальше от варваров. Это же должно быть понятно!

– Куда? – Малышев сильно сомневался в правдивости слов плененного лазутчика.

Тот покачал головой:

– Должно быть, в святилище Уркакан. Это недалеко отсюда.

Костя недоверчиво спросил:

– Ты знаешь туда дорогу?

Давид кивнул.

– И покажешь?

Снова кивок.

Костя подозвал Горового и при нем переспросил пленника.

Тимофей Михайлович задумчиво почесал голову:

– Далеко отсюда?

Итальянец начал считать. Он закидывал голову к небу, кривясь от боли, шевелил губами, потом уверенно выдал:

– Идти придется четыре дня. Может, пять. Святилище находится в горах, последний переход будет трудным.

Горовой долго и оценивающе смотрел в глаза пленнику. Тот выдержал тяжелый взгляд, не опуская глаз.